— Почему ты плачешь?
— Потому что это был очень хороший крем! — с неожиданной злостью ответила Лариса и, встав с пола, повесила сумку через плечо. Уже у порога она на секунду замешкалась, словно хотела что-то еще сказать. Сумка лежала у ее ног, как старая толстая собака.
— Тебя, наверное, нужно отвезти? — Сергей кивнул на баул.
— Нет! — возразила она даже как-то удивленно и, как бы сама для себя, с горькой усмешкой добавила: — Подумать только! Я по собственной инициативе расстаюсь с самим Сергеем Селезневым!.. Мама дорогая! Будет что вспомнить на старости лет…
…Это было странно, но Сергей не чувствовал острой горечи потери. Гораздо более ощутимой была обида. «Я расстаюсь с самим Сергеем Селезневым!»… Он прекрасно понимал, что Лариска сказала это специально, чтобы побольнее укусить напоследок, но если она произнесла это вслух, значит, подобная мыслишка все-таки появлялась в ее идеально красивой голове. «С самим Сергеем Селезневым»!.. Он слонялся по кухне, от подоконника к двери и обратно, стряхивая пепел с сигареты в две разные пепельницы по очереди, и никак не мог избавиться от назойливого, неприятного ощущения… Вот она, Лариса, красивая, сексуальная, протягивающая ему для поцелуя губы. Но ему ли? Ему ли, Сереже Селезневу, у которого нудно болит растянутая нога, который любит наваристый борщ и терпеть не может тараканов? Сереже ли Селезневу, который постоянно страдает от собственной несобранности и не умеет сам просыпаться по будильнику?.. А может быть, все-таки Барсу, смелому, безжалостному, овладевающему женщиной несколько снисходительно и до конца так и не отдающемуся страсти?..
Как он и предполагал, запах Ларисиных сигарет еще витал в квартире. Сергей вдруг вспомнил, что сколько бы она ни курила, волосы ее все равно пахли только свежестью и чистотой. А еще они были тяжелыми и шелковистыми, и их было приятно наматывать на палец, а потом отпускать, глядя, как упрямый локон все равно закручивается спиралью. Наверное, будь сейчас Лариска дома, она бы уже сидела перед телевизором и, вытянув вперед длиннющие ноги, смотрела сериал. В какой-то момент Селезневу даже показалось, что он слышит тихий скрип кресла… Но он хорошо знал, что в квартире никого нет и скрипеть могут разве что распахнутые дверцы шифоньера, ощерившегося рядами опустевших полок.
Найти записную книжку оказалось делом пяти минут. Так и не расставаясь с очередной сигаретой, Сергей подошел к телефону и, глядя в блокнот, набрал постоянно вылетающий из головы номер.
— Олег, привет!.. Да, я… Нет, все нормально. Слушай, приезжай сегодня ко мне после работы и Мишку с собой прихвати. Посидим, попьянствуем в мужской компании… Нет, Ларисы не будет… Я потом все расскажу… Значит, о’кей? Договорились?.. Ну, пока. Жду.
Он опустил трубку на рычаг и оттолкнул ногой к стене ненавистный пуфик…
* * *
Второй день интеллигентной пьянки в чисто мужской компании близился к концу. Олег сидел, развалясь в кресле, и лениво гонял по блюдцу последнюю оливку, то ли на самом деле пытаясь нацепить ее на вилку, то ли просто забавляясь, как кошка с мышью. Мишка придирчиво изучал этикетку на коньячной бутылке и пытался принюхаться к содержимому через пробку. Сергей, лежа на диване, целился дротиком в дартс, висящий на стене в коридоре.
— Мне кажется, братцы, мы начинаем медленно, но верно входить в стадию тупого похмельного оцепенения, — наконец провозгласил Олег, все-таки пронзив острыми зубчиками вилки несчастную оливку и отправив ее в рот.
— А что ты предлагаешь? — Мишка отставил в сторону бутылку.
— Я предлагаю выпить!
Сергей скептически усмехнулся и метнул дротик в мишень. Игла воткнулась в самый центр, пару раз качнулась влево-вправо и упала на пол. Он вдруг подумал, что Лариса сейчас наверняка заметила бы вслух, что пьяным везет, что в следующий раз он обязательно промахнется и проделает своим дурацким дротиком очередную дырку в обоях. Он продолжал ждать острой боли, как пациент, во рту которого орудует бормашиной стоматолог, но она почему-то все не приходила. Правда, ожидание само по себе было довольно мучительным. Сергей осознавал, что ему должно быть Плохо, читая в глазах друзей сочувствие и понимание, замешанное на крепкой мужской солидарности. Он понимал, что должен страдать, натыкаясь взглядом то на забытый тюбик губной помады, то на пудреницу. Но больше всего его раздражало то, что Мишка с Олегом тоже видят эти тюбики и коробочки и деликатно отводят глаза, стараясь не напоминать ему, не делать больно ему… А он не ощущал ничего, кроме обиды на то, что его предали, и неудобства от нового своего статуса мужчины, «разбежавшегося» с постоянной любовницей, почти женой…
