- Внешние и внутренние винты загружены. Лампы готовности автофлюгера горят! - доложил бортовой техник.
- Экипаж! - прямо-таки весело проговорил командир корабля. - Взлетаем! Фары включить! РУД** держать!
Самолет, стронутый со стояночного тормоза, словно на секунду задумавшись, начал разбег. Глухо забарабанили - бум-бум-бум - швы бетонки взлетно-посадочной полосы под всеми десятью пневматиками шасси.
- Скорость сто пятьдесят, - бесстрастно начал отсчитывать штурман, скорость сто восемьдесят...
- Взлет продолжаем! - бодро подтвердил командир, услышав о достижении скорости принятия решения.
Волков, привстав от любопытства на носки, с волнением всматривался вперед. Самолет стремительно бежал по бетонке. Ровно гудели двигатели. Доносился свист винтов. Впереди уже виднелся конец взлетно-посадочной полосы, однако машина все еще не взлетала.
"А может, все-таки перегрузили мы самолет? - мелькнуло у Волкова. - Может, там больше десяти тонн?" Воображение услужливо нарисовало картину: с разгона, со всего маху, так и не взлетев, они врезаются в расположенное недалеко от взлетно-посадочной полосы болото.
"Вы безответственный офицер! - громовыми раскатами прозвучал откуда-то с небес голос начальника политотдела генерала Квасова. - Ему доверили! Родина и партия отправили его в полет! А он отличился - дерьма с собой всякого набрал столько, что четыре могучих советских двигателя его хлам поднять не смогли!!!"
- Скорость двести десять! - продолжал считать штурман, и в этот момент Волков почувствовал, как нос самолета приподнимается.
- Скорость двести сорок...
И многотонная машина наконец-то оторвалась от земли почти в самом конце полосы.
- Самолет в воздухе! - объявил штурман.
Аппарат "тяжелее воздуха", изготовленный из стали, дюралюминия, резины и стекла, в сотню с лишним тонн взлетного веса, заполненный по пробки авиационным керосином, загруженный дровами, консервами, металлическими печками, палатками, досками и многим другим имуществом, несколькими десятками людей разного возраста, характера и настроения, в полном соответствии с законами физики (хотя иногда кажется, что вопреки им) взвился в воздух и направился навстречу неизбежной для всех судьбе.
- Шасси убрать! - скомандовал командир.
- Шасси убрано, створки закрыты, кран нейтрально, законтрен! - не заставил себя ждать доклад.
"Летим, бляха-муха!"
- В грузовом отсеке все нормально, груз в норме! - доложил борттехник.
"Груз - это я со своим дивизионом и всеми шмотками", - подумал Волков.
- Семьдесят седьмой, - донесся голос диспетчера, оставшегося уже далеко позади, - вам эшелон полторы тысячи, отворот вправо девяносто!
Внизу, прикрываясь мелкими облаками, удивительно напоминавшими выпущенный из подушки пух, а также дымкой и небольшим туманом, осталась земля. Смотреть было больше не на что. Самолет, натруженно гудя, круто лез в облака. Летчики, переговариваясь между собой и с землей, напряженно вглядывались в показания приборов.
"Вот это настоящая мужская работа!" - с уважением подумал про экипаж Волков. Возвратив наушники, он вернулся в грузовой отсек. Половина бойцов уже спала. В "уазике", закрепленном цепями, на заднем сиденье расположились Черепанов, Чернов и Витченко. Их, видимо, забавляло обстоятельство - лететь на самолете и одновременно находиться в обычном армейском "уазике". Витченко, размахивая руками, что-то азартно доказывал, Черепанов с интересом слушал, а Чернов, как обычно, сидел с безразличным ко всему лицом.
Волков, приоткрыв дверь, протиснулся на переднее сиденье.
- ...а что такое Бородинское сражение у Льва Толстого? - продолжал Витченко. - Это описание боя глазами командира взвода, не более. Это заметно по его непониманию функций штаба. О штабе и штабных операторах он вообще пишет только отрицательно, у него в романе слово "штабной" в качестве ругательства. Да и роль командующих противоборствующих сторон нарисована настолько схематично, что сразу видно - вранье, все не так, личная точка зрения товарища Льва Толстого. Один, видишь ли, только и делал, что мешал своим войскам воевать. Другой - то курицу жрал, то храпел, а дело якобы шло своим чередом, что тоже сомнительно. Толстой в своей военной карьере дальше взвода, скажем так, не продвинулся. А если бы продвинулся, то, наверное, ничего бы и не написал - просто не было бы времени, - все бы ушло в службу. И вообще, многие писатели века прошлого, да и нынешнего, были офицерами, но занимали в основном первичные должности, поэтому описания боев и сражений, которые они после себя оставили, - это взгляд из окопа и не более того.
