- Это еще зачем? Я буду жить у родителей. Они ждут меня.
- У родителей? - удивленно поднял брови профессор.-Ах да...- Градж улыбнулся.- Судя по нашему разговору, Март, шизофрении можно не бояться. Старик вселился в вас цепко.
Он обошел стол и тяжело оперся рукой о мое плечо.
- Тебе будет нелегко, мальчик. Очень нелегко. Помни, двери этой комнаты всегда для тебя открыты. Не стесняйся, приходи. Всегда, когда нужно.
Градж нажал кнопку видиорации.
- Вертолет к четвертой площадке. Вас отвезут к родителям, Март...
V
Если бы вы знали, как чудесно просыпаться на своей кровати. Старой, знакомой кровати, которая не выгибается под вами, эластично повторяя любой поворот тела, а чуть-чуть сопротивляется, упругая, словно живая. Утро входит в комнату теплым прямоугольником солнечного света. Кружкой холодного молока. Ласковым голосом мамы.
Вечер кончается бубенчиками - позывными знакомой с детства телепередачи. Побпескиванием толстых отцовских очков над глянцем книжных страниц. Ароматом крепкого чая над расписными чашками.
Я отдыхал, отдыхал каждой клеточкой тела. Валялся на теплом песке у речки. Загорал до черноты, не вспоминая ни об облучении, ни о радиации-первой опасности при ярком свете любой звезды. Дни тянулись лениво и медленно, а проходили почему-то быстро.
Мама только всплеснула руками, впервые увидев у меня в зубах дымящуюся трубку. А потом я ненароком подслушал ее разговор с отцом.
- Оставь мальчика в покое,- говорил отец,- пусть курит, если уж привык к этому в космосе. Мы с тобой, мать, прожили жизнь на давно обжитой, удобной планете.
А сын не захотел наследовать нашу профессию - выращивать хлеб. И не удивительно. О чем ему с детства кричали телегазеты, радиокниги? Техника, дальние планеты, космос... Ты видишь, как он устал в последнем полете.
У него глаза бывают порой такие всезнающие, старческие... Помнишь, как Март любил книги? А теперь возьмет, полистает, усмехнется и ставит на место. Словно все уже давно знает.
- Может быть, мальчик неудачно влюбился? - испуганно спросила мама.
- "Ищите женщину?" - усмехнулся отец.- Может быть, но скорее всего, он просто устал. Очень устал...
На другое утро мама вошла в мою комнату, притворила за собой дверь. Я сидел на постели, окна были открыты, и глаза блаженно щурились от заливающего комнату солнечного света.
Мама села рядом со мной, обняла и, притянув мою голову к своему теплому и мягкому плечу, спросила:
- Что ты будешь делать после отдыха, Март?
Я видел близко-близко ее лицо, иссеченное лучиками мелких морщинок, встревоженные глаза. И мне почему-то захотелось заплакать, уткнувшись лицом, как в детстве, в ее добрые колени.
- Я буду работать в институте Граджа.
- Ты шутишь, мальчик,- улыбнулась мама.- У Граджа работают крупные ученые, а ты всего-навсего механик.
- Я буду работать у Граджа,- голос мой звучал почему-то высокомерно и нетерпеливо.
- Ты сделал важное открытие? - взволновалась мама.- И тебя пригласили в институт?
- Я буду работать у Граджа,- повторил я в третий раз.
Мама, вздохнув, ушла. А я почему-то заплакал, с силой вдавливая лицо в подушку. Откуда я знаю, что буду делать. Старик не мешал мне дома. Он словно отпустил меня на каникулы (очевидно, мои воспоминания детства оказались сильнее), но откуда я знаю, что будет дальше, когда я переступлю порог лаборатории?
VI
Когда я начал работать, пришлось поселиться при институте Граджа, в квартире Старика. Маленькая комната с жесткой, как стол, кроватью и длинным, как кровать, столом. Я ничего не менял здесь, только на голой стене повесил портрет Старика.
Старик стоял на плитах космодрома в скафандре, но без шлема. Ветер трепал его коротко остриженные волосы.
А из-за спины вставала, разрезая горизонт надвое, ракета.
Я расшифровывал записи Старика, наговоривая их на магнитофонную ленту. Во-первых, боялся, что память может преподнести неожиданный сюрприз и я потом не смогу прочесть беглые стенографические иероглифы. Во-вторых, когда я прослушивал эти записи, чужие мысли, произнесенные собственным голосом, казались почти моими.
И, в-третьих, я, наверное, невольно оттягивал начало настоящей работы.
