- Вы много курите, Март. Пожалуй, больше, чем тот, кто подарил вам эту привычку...
Градж, еще более высокий от белого жестко накрахмаленного колпака, стоял в дверях лаборатории.
- И мало спите: у вас красные глаза.
Профессор подошел к столу, рука в белом рукаве потянулась за журналом. Я положил на твердую, глянцевую обложку ладонь.
- Не надо. Ничего нового.
- Так. Вы хотите мне что-либо сказать?
- Нет,- голос мой звучал тускло, я смотрел в стол, прямо перед собой.
- Тогда я скажу.-Лицо Граджа стало как у древних воинов на старинных медалях.-Я вынужден это сказать, пока вы не запутались окончательно. Старик сумел вам передать все, кроме таланта. Вы набиты знаниями Старика, а комбинировать их, высекать ту искру, которая освещает новое, не можете. Поэтому и топчетесь на месте. Доходите до точки, на которой остановился Старик, и идете не вперед, а вспять. Так?
Я молчал, все ниже и ниже наклоняя голову.
- Отчаиваться не следует,- спокойно и жестоко говорил профессор,- вы ничего не потеряли, поскольку ничего и не было.
Белая дверь неслышно закрылась за Граджем.
Я остался один и просидел до вечера, тупо смотря в прямоугольную пустоту стола.
Весь день моросил дождь, а вечером туман сизой ватой вполз в улицы. Ветер вогнал его в каменные коридоры и бросил. Я шел сквозь эту промозглую воду, взвешенную в осеннем воздухе, шел медленно, хотя знал, что уже опоздал и Зора ждет меня.
Я наконец решил все рассказать. И про свои неудачи, и про справедливую жестокость Граджа. Он когда-то ссорился со Стариком, доказывал, что нельзя жить чужим опытом и талантом, и оказался прав.
Я подтвердил его доводы. Подтвердил беспощадно и ясно, как всегда бывает при хорошо поставленном опыте.
Толкнув дверь кафе и, не снимая мокрого плаща, подошел к Зоре. Она улыбнулась мне, и ледяное кольцо отчаянья чуточку подтаяло. Стало легко дышать.
Она спросила:
- Что случилось?
Я тоже попытался улыбнуться, чтобы ее успокоить, но мускулы лица словно забыли, как это делается. Зора повторила:
- Что случилось? Что с тобой?
- Пойдем, расскажу...
На улице быстро темнело, туман казался еще плотнее.
Один квартал. Другой. Вход. Лифт. Дверь моей комнаты.
Зора села в кресло, не снимая плаща. Она ждала.
- Я ухожу из института.
- Не получается? - Зора знала, над чем я работаю. Она только не знала, чем вызвана эта работа.- Ну что ж, прощайте мечты о муже - великом ученом... А может, ты торопишься? Сегодня не получается, завтра получится? Ее глаза остановились на портрете Старика.
- Твой идеал - вечный бродяга-межпланетник?
- Просто был с ним в одной экспедиции. А что? - А ничего. Просто он был моим отцом...
Двумя, особенно мучительными, снами одарил меня Старик. О первом прощании на космодроме - я рассказал. Второй сон был не лучше.
На мокрый асфальт медленно падают яркие осенние листья. Это дворик детской больницы. Мы с Зейгой пришли за дочерью, которая долго болела. И вот няня выводит бледную девочку. Она одета в синее платишко с капюшоном. Ей три с чем-то года.
Дочка кидается к нам,словно мы можем снова исчезнуть. Она не плачет. Она берет меня за палец, стискивает его теплым и влажным кольцом кулачка и только тогда говорит: папа...
Всю дорогу она держится за меня, не отпускает, чтобы я опять не исчез.
Одной рукой за меня, другой - за Зейгу.
На этом сон обычно прерывался. И приходилось долго курить, чтобы хоть немного успокоиться.
Я помнил, как мыл двухлетнюю Зору в ванной, ее худенькое тело, родинку, такую же, как у Зейги, только на спине, на левой лопатке. И как она смешно ругала мыло, попавшее в глаза:
- Такое!.. Плохое!..
Я не слышал, что теперь говорила Зора. Да это было неважно. Я не могу быть с ней. Я не могу существовать в двух лицах, обладать одновременно памятью отца и мужа.
В один день рухнуло все - надежды, работа, любовь.
И мне, пожалуй, уже не выкарабкаться из-под развалин.
- Мы с тобой больше не увидимся,- с трудом двигая губами, сказал я.Улетаю в космос. Надолго...
Надолго, а быть может навсегда, запомнил растерянные и гневные глаза любимой женщины, которую сам вынужден был оттолкнуть...
