Быт и повседневность, любовь, рождение, жизнь, смерть, душа человека, явления одушевленной природы объясняются Зайцевым в понятиях Космоса и воспринимаются им как его проявления. Точно так же оказываются истолкованными в его творчестве все явления социальной жизни. В виде двух черных потоков космических сил показаны горячая волна колонны революционеров — рабочих и студентов — и движущаяся ей навстречу орда скифских зверей, черносотенной сыти: одна очищает жизнь от мути и боли, другая — топит жизнь в стонах, боли, муке («Черные ветры»). Рев ветров, гудение колоколов, полыхание зарев — не фон, не аккомпанемент, а равнодействующие силы социального Хаоса (контрреволюции) и социального Космоса (революции).
В образах космических стихий описана революция и в рассказе «Завтра!». О первом дне первой российской революции говорится как о первом дне рождения Космоса из хаоса бытия. Волны ночных эмоций, могучий шторм рождающейся новой власти, запах бунтовского ветра, огненный вихрь криков, рукоплесканий, воль — в таких формах и понятиях воспринял герой рассказа Миша начало революции: это начало вселенского События, когда воскресает Мировая душа, пробуждается Великий дух. Молитвенно обращается к ним Миша: «Что бы ни было завтра, я приветствую тебя, Завтра!» (с. 61). «Черные ветры» и «Завтра!» в литературе русской занимают место между повестью Л. Андреева «Так было» (1905) и поэмой А. Блока «Двенадцать» (1918): три русских художника изобразили революцию как событие исторической космогонии.
Первой крупной вещью Зайцева, болью и благодарностью отозвавшейся в сердцах читателей, была «Аграфена» (1908). Спустя пять лет Бунин создал рассказ «Чаша жизни». Их темы совпадают, трактовка — нет. Главный герой Бунина — потерянное время, ситуация, при которой жизнь оказывается прожитой, а ее драгоценная влага пролита понапрасну. Аграфена сполна испила чашу своей жизни: у нее были тихие восторги полудетской любви, женская огнепалимая мука отверженной, переживания рождения дочери и материнства, страх смерти, скорбь разлуки, печаль быстротекущего времени. Жизнь Аграфены уподоблена Зайцевым течению безбрежной реки, не знающей в своем безмерном ходе «ни границ, ни времен, ни жалости, ни любви; ни даже, как казалось иногда, и вообще какого‑нибудь смысла» (с. 100). Свою жизнь эта простая женщина под конец осознает как житие великомученицы; оно приготовило ее душу к последнему очищению, к слиянию с душой мира. Повесть Зайцева глубоко религиозна; религия его, как всегда, космогонична.
«Аграфена» была пиком и завершением большого периода творчества Зайцева 1900–х годов, в центре которого стоял человек, понятый в своем природно–космическом естестве. Она же послужила мостом к последующему творческому пути писателя. Космизм не уходит из произведений Зайцева: он продолжает быть основой, подпочвой его миропонимания. Однако все три последующие книги — «Сны», «Усадьба Ланиных», «Земная печаль» — переключают внимание читателя на современников, живущих болями сегодняшнего дня. Переходом к нему было лирическое обращение к отчизне в повести «Аграфена»: «О, ты, родина! О, широкие твои сени — придорожные березы, синеющие дали верст, ласковый и утолительный привет безбрежных нив! Ты, безмерная, к тебе припадает усталый и загнанный, и своих бедных сынов, бездомных Антонов–Странников ты берешь на мощную грудь, обнимаешь руками многоверстными, поишь извечной силой. Прими благословения на вечные времена, хвала тебе, Великая Мать» (с. 96).
Среди произведений конца 1900–х—1910–х годов тональностью, светом, красками выделяется небольшая повесть о детстве «Заря» (1910). От нее исходит почти физически ощутимое сияние юности, радости, счастья. Композиция первой части повести ритмически повторяет композицию четырех времен года — весны, лета, осени, зимы. Это имеет свою цель и свое оправдание, ибо жизнь ребенка являет собой самый ритм природы, ее откровения. Она сосредоточивает в себе и другое откровение — любви. Многие герои Зайцева, начиная с Аграфены, проходят долгий жизненный путь, чтобы познать себя, познать Бога как смысл мироздания, как Любовь. Детям — героям повести «Заря» это знание как бы дано от рождения, от природы. Вместе с тем повесть «Заря» — уже не идиллия: она рассказывает о детстве, которое лишь сродни идиллии в силу особых, вполне определенных и объяснимых возрастных и семейных причин. Однако это не обобщенное «космическое» бытование, а социально и исторически конкретное, обусловленное и объясненное.
