Роб зашевелился. Съежившись, он вылез из кровати, натянул на себя покрывало, затем медленно залез обратно и лег на левый бок, лицом от Хатча. Но прошло пять минут, а дыхания его так и не выровнял сон. Он лежал без сна.
И Хатч сказал: — Почему ты не ляжешь в хозяйскую кровать?
— А где она? — спросил Роб.
— Ведь это же хозяйская спальня?
— Да.
— Ну так вот она — хозяйская кровать. — Хатч передвинулся вправо, на еще не смятую холодную часть простыни.
Роб перешел к нему.
Они лежали, сознательно не задевая друг друга, и быстро уснули в согревающихся недрах кровати Рейвена Хатчинса, не думая о его смерти.
Через час Роб проснулся в непроницаемо темной комнате — луна опять переместилась — и обнаружил, что во сне придвинулся вплотную к Хатчу, спавшему к нему спиной. Он ни разу не спал ночь напролет со своим сыном с тех пор, как одиннадцать лет тому назад они уехали из Ричмонда и, пройдя (под водительством миссис Хатчинс) через эту самую комнату, начали свой невеселый путь в Фонтейн и Роли; ни разу с тех пор. Разгоряченные сном тела были влажны в месте соприкосновения; Роб, взявшись за край простыни и одеяла, раза два всколыхнул их, впуская прохладный воздух, и хотел было отодвинуться на свою половину кровати. Но матрас был ветхий, с продавленными посередине пружинами. Они лежали в ямке, и прежде чем отодвинуться, нужно было из нее выкарабкаться. Обдумывая, как бы это сделать поосторожнее, Роб полежал еще минутку. Минутка затянулась, и постепенно ему начало казаться, что в месте соприкосновения ткани их тел срастаются, образуя естественную перемычку. Несмотря на то, что лежать было жарко и неудобно, Робу вдруг пришел на ум вопрос, который он не задавал себе уже давным-давно, с тех пор, как они спали в последний раз вот так же рядом: должен он был сдержать свое обещание или нет? Обещание, которое Грейнджер велел ему дать умирающей Рейчел — немедленно измениться, принять свою жизнь такой, какая она есть, и ценить ее: любить, если возможно (а нет, так нет — в конце концов без этого обходится половина человечества), но ценить непременно. Какая бы она ни была.
Предположим, он решил бы возвратиться к тому обещанию — что у него есть в настоящем такого, что он мог бы ценить? Что было в его жизни за прошедшие четырнадцать лет, кроме этого единственного ребенка, которым он сознательно наградил девочку, хрупкую, как фарфоровая чашка? Мальчика, которому теперь под силу заставить его держать обещание. То есть, конечно, не под силу, но, во всяком случае, он тут, рядом.
А еще за последние дни с несомненностью выяснилось, что у этого мальчика своя собственная жизнь, что он строит свои планы, пусть детские и несбыточные, на осуществление которых он, однако, не пожалеет сил. Вот уехал же, устремленный вовне, даже не оглянувшись. И все-таки сейчас он рядом. И ни здесь, ни во всем огромном мире у Роба нет никого, кроме этого мальчика. И ничего, решительно ничего, кроме собственного тела, функционирующего отнюдь не плохо, если посчитать, сколько Робу лет.
По крайней мере, так представлялось ему сейчас, а то, что мысль его работает отчетливо, в этом он не сомневался. Глубинная радость Деллы, будто они и не расставались никогда и жили все эти годы душа в душу, и час сна привели мозги Роба в состояние удивительной ясности — состояние насколько знакомое, настолько и редкостное, испытанное всего лишь однажды. Да, когда-то он уже испытал это состояние — момент озарения. Лежа все так же неподвижно за спиной у сына, Роб пытался вспомнить, когда же это было. Может, первая встреча с Грейнджером? Когда Грейнджер читал ему наизусть отрывки из детских книг — как будто книги могли помочь пьяному мальчишке, задумавшему покончить расчеты с жизнью? Или свидание с Мин в ричмондской гостинице? Безрадостные минуты, когда, утолив жажду, они лежали рядом, думая о том, что было, что будет? Или рассвет в Линчбурге после первой ночи, проведенной с Рейчел, его сон о грядущем Страшном суде? Нет, не то, что-то еще более близкое к ясновидению.
Хатч шевельнулся и теснее прижался к нему.
И вдруг он вспомнил совершенно отчетливо: май 1921 года, ему семнадцать лет, выпускной вечер, он прокрадывается в дом после тяжелого хмельного сна у Сильви (и знакомства с Флорой) и наталкивается на Еву, удивительно красивую, дожидающуюся его, чтобы сказать ему о своей любви, представить доказательство любви к себе его отца, несмотря на все прожитые врозь годы, умолчав, однако, зачем ей понадобилось сообщать ему все это. Да, то была вершина его жизни, теперь он понял — не самая счастливая минута, не минута, которую ему хотелось бы снова пережить, но именно вершина, крутизна, взирая с высоты которой он впоследствии рассматривал все свои возможности и принимал их или отвергал, руководствуясь исключительно своими желаниями, будто в мире не было других критериев. Юноша, которого наконец полюбила женщина, произведшая его на свет, дала торжественное обещание не оставлять его ни при каких обстоятельствах. Молодая женщина, обездоленная почище его и взывающая к нему.
