— Смертельно мне надоела возня с ними, — ответил Кортес. — К военному делу они мало пригодны, трусливы и, боюсь, могут предать нас в любой момент. Так лучше остаться одним, нежели в дрянной компании.
— И то верно, — согласился Сандоваль. — Что же мы будем делать теперь?
— Сначала я хочу попрощаться с друзьями, — грустно склонил голову Кортес. — Полночи мы проговорили с сеньором де Ордасом. — Он взмахнул рукой в сторону старого израненного капитана, который в последнее время словно прирос к стулу. — Местная погода совсем неблагоприятно сказывается на его ранах, поэтому я попросил его отправиться в Испанию и выполнить там для меня несколько поручений. С ним поедет Алонсо де Мендоса.
Ромка удивился: сеньор Мендоса славился змеиной изворотливостью и каменной твердостью торгашеской души. Но сути поручения капитан-генерал не открыл, да и молодому человеку было не до того. Под барабанный бой на колени де Ордасу положили флаг конкисты. Четыре рослых талашкаланца подняли резной стул старого воина и медленно понесли по проходу. Ромка выдернул из ножен шпагу и поднял ее вверх, салютуя боевому товарищу, который, один из немногих, живым и с честью покидал свое место в строю. Несмотря на то что в уголке глаза набухала предательская влага, губы молодого человека сами растягивались в доброй прощальной улыбке. Рядом сквозь всхлипывания лыбился впечатлительный Альварадо. За его спиной переминались с ноги на ногу полдюжины приведенных им стрелков.
Третье поручение, с коим Кортес отсылал на Санто Доминго Алонсо де Авилу и Франсиско Альвареса Чико, прошло совсем незамеченным в буре воспоминаний и объятий, охвативших рыцарей после торжественного прощания с боевым товарищем. А меж тем им было поручено известить находящуюся там Королевскую аудьенсию о всем происходящем, дабы она могла заступиться за конкистадоров в деле Нарваэса, и получить от нее одобрение насчет рабства и клеймения восставших и мятежников. Дону Авиле под расписку были вручены два мешка золота, которое вряд ли когда-либо увидит кто-то из королевских персепторов[23]. Таким образом, с внутренними делами было покончено, остались дела внешние.
Кортес достал из раструба потертой кожаной перчатки платок и, подойдя к окну, несколько раз махнул им вверх-вниз. Во дворе запели испанские рожки. Раздались свистки талашкаланских командиров, призывающих своих воинов на построение, заскрипели колеса фальконетов и подвод. Раздался топот бессчетного количества ног.
— Сеньоры! — обратился к ним Кортес. — Как вы знаете, сегодня мы выступаем в великий поход, дабы вернуть земли, принадлежащие нам по праву, и отомстить врагу. Мешикское королевство сильно, но Наш Сеньор Бог и наш король Карлос приведут нас к победе. Сантьяго!
— Сантьяго! — ответил рев двух дюжин глоток.
— Сантьяго! Сантьяго!!! — вылетел за окно и понесся над городом боевой клич конкистадоров.
— Тогда вперед, — взмахнул рукой Кортес. — На Мешико! Выступаем через час.
Окрыленные короткой речью, капитаны бросились по своим комнатам собрать в дорогу нехитрый походный скарб. Ромка поднялся к себе. Мирослава не было. Он как мог собрал свои пожитки в дорожный мешок. Присел на дорожку. Мысли его вернулись к вчерашней ночи. Но вспоминался ему не лик убийцы, не прыть Мирослава и свальная драка в конце, а тонкий запах резеды, исходивший от доньи Марины. Было в нем что-то будоражащее, что-то такое, от чего кровь приливала к голове и другим местам. Ромка и не заметил, как прошел отведенный на сборы час. Закинув мешок за плечо, он спустился во двор.
Альварадо и Сандоваль уже убежали к коновязям, где конюхи держали под уздцы беснующихся от страха и волнения жеребцов. Меса что-то командовал своим пушкарям. Ромка занял привычное место впереди своих пехотинцев. Берналь Диас щелкнул кончиками пальцев по козырьку шлема и убежал ко второму батальону. Мирослав появился на миг, взмахнул рукой — мол, все в порядке, и растворился где-то в обозе. После истории с Кортесом и доньей Мариной кто мог знать, как поведет себя капитан-генерал. Вчера, после беготни, свальной драки, убийства татя ночного, капитан-генерал ничего не сказал, даже бровью в сторону Мирослава не повел, но не учинит ли он что-нибудь в походе? Не захочет ли свести счеты втихую? Не в духе это Кортеса, но кто знает, сколь глубоко ранены его сердце и самолюбие?
