Мирослав, взмахнув подолом хитона, задрал ногу, отчего стал похож на белую цаплю. Перескочил на другую ногу, уходя от косящего удара понизу, и чуть не опрокинулся, поехав отмытыми ступнями по влажным опилкам. Вельзевул[62] тебя забери!
Ребром ладони сбив в сторону ногу мешика, он попробовал засветить сам. По-русски. С оттягом. Не получилось. Юркий туземец нырнул под руку и чуть не воткнул сложенные наконечником копья пальцы Мирославу в печень. Сорванный хитон подбитой чайкой скользнул на арену. Увернувшись от направленного в хребет локтя, Мирослав не глядя пнул в то место, где должен был оказаться его противник. Не попал. Рука повыше локтя заныла от острого проникающего удара. А если по-подлому, в нырке? Предупредив его, мешик ответил несколькими выпадами, да так, что его выставленные локти и колени перекрывали всякую возможность добраться до слабых мест. А если силой на силу?
Могучие пальцы Мирослава сомкнулись на запястье мешика. Рывок, скрип надрываемых связок. Фонтаны взрываемых ногами опилок. И тонкий задушенный вскрик. Не нравится, да, подумал русич, разглядывая супостата, прижимающего здоровой рукой к груди калечную. И спасибо реки[63], что нога не попалась.
Но мешик не думал сдаваться. Заложив больную руку за поясницу, он спрямил спину и взмахнул ногой. Другой. С разворота. И пошел на русича, раскручивая мельницу грязноватых пяток. Мирослав ухмыльнулся в бороду. Для ратных дел человеку руки даны. А ноги выросли, чтоб ходить да бегать. Уловив момент, он метнулся навстречу, ухватил мешика за ногу и дернул что было сил, одновременно выкручивая стопу. Тот взмахнул руками, теряя опору и заваливаясь назад. Не дав бронзовому телу опуститься на мягкое, Мирослав повернулся вокруг себя и впечатал противника в каменный забор. Тот ударился затылком. Раздался звонкий треск колотого в мороз полена. Тело съехало на опилки.
Русич гордо развернул плечи и оглядел притихший амфитеатр.
— Todo para hoy, o continuaremos la ejecuto-ria?[64] — спросил он, надеясь, что кто-то из мешиков понимает язык пришельцев.
Те разом зашумели, заволновались, но никто ему не ответил. Вместо этого в круг выскочили лекари и стражники. Последние, взяв копья наперевес, оттеснили Мирослава поближе к воротам и замерли, не убирая от его лица тускло поблескивающих наконечников. Первые склонились над поверженным мешиком в зеленой шапочке. Несколько минут они о чем-то совещались, иногда повышая голос и даже толкая друг друга. Потом один из них встал на ноги и выразительно провел ладонью по горлу. Амфитеатр утробно вздохнул.
— Habrá asi todavia quien? — снова вопросил Мирослав. — No existe?[65]
Тогда водицы, что ль, дайте испить, — добавил он по-русски.
Ромка открыл глаза. А словно бы и не открыл. Его окружал сплошной непроглядный мрак. Во рту было солоно от крови. Затылок отзывался тупой болью на самое незначительное движение. Выли суставы вывернутых ног и рук, связанных и прижатых к телу вопреки анатомии. Но прижатых не веревками, нет, а будто… Да, какой-то тканью. Словно бы его опустили в плохо натянутый матросский гамак. Да, пожалуй, так и есть. И качка небольшая. Я на корабле? Нет? Но и не на земле. Несут, что ль, куда?
Ромка подтянул колени к животу и ткнулся ими в два шеста, венчавших его темницу. Значит, и правда что-то вроде местной кареты без колес, только не с домиком на платформе, а с мешком снизу. Как я сюда…
Перед мысленным взором закрутились картины подводного сидения, бегущих по виадуку мешиков, сыплющиеся со всех сторон тела. Выбитый из руки нож, исчезающий за парапетом. Вывернутые руки, удары по голове, по шее, по плечам. Удары, удары, удары…
А еще флорентиец. Как его итальянский друг, жив ли? Отплевался от воды? Смог вздохнуть? Ромка задергался в своем коконе, но не смог даже толком пошевелиться. Оставалось только поберечь силы. Мерное покачивание и темнота убаюкали молодого человека, но теперь характер движения изменился. Его несли по твердой поверхности, иногда ударяя ребрами обо что-то твердокаменное. Время от времени голова его клонилась вниз, будто тащили вверх по лестнице, то поднималась, будто спускались. Каждое изменение положения вызывало прилив или отлив крови, приносящие с собой тупую боль в затылке.
