Тяжелое, знойное лето еще только начало наседать на Ханькоу, но уже ртутный столбик Фаренгейта к двум часам дня угрожающе переползал за сто, а ясными ночами в неподвижном воздухе метались полчища длинноногих москитов, спешивших свершить свою короткую жизненную карьеру прежде, чем безжалостное июльское солнце иссушит их и уничтожит.
Месяц июль был на исходе. Дорогов и Тенишевский уже вторую неделю сидели в Ханькоу в полном неведении и неопределенности. Мистер Вуд, к которому тотчас по приезде они обратились, взял у них документы и обещал выхлопотать у ву-ханских[18] властей разрешение на проезд через Хупей. Но дни шли за днями, а ответа из ву-ханского бюро мистер Вуд не получал. Томимые бездействием, Валериан Платонович и Дорогов бродили по городу, сфотографировали все, что только привлекло их внимание, вечерами играли в русском клубе в домино и по десять раз рассказывали любопытным аборигенам Ханькоу сочиненную сэром Арчибальдом версию о редких породах шелковичного червя, отыскивать которые они якобы направляются вглубь Хунаня и Сычуан-ской провинции.
Русская колония приняла их очень тепло. Молодой человек по имени Коля, с которым они познакомились на пароходе, оказавшийся скрипачом из местного Рейс-Клуба, сделался их неизменным спутником и проводником. Изо всех сил стараясь, чтобы гости не скучали, он показал им все скудные достопримечательности города, возил осматривать парк и университет в By-Хане, самоотверженно глотал с ними вместе пыль в чайных сортировочных, а вечером, освободившись от службы, тащил Дорогова и Тенишевского в ханькоус-ский «Голливуд», где в душных, пропитанных винными парами залах ночных кабаре потные, одуревшие от жары и алкоголя люди жадно поглощают лед, где царствует джаз-банд и продается женское тело.
Дорогову эти места внушали инстинктивное отвращение. Он охотнее проводил время, лежа на кровати у себя в номере гостиницы, с книгой в руках.
Так проходили дни за днями, пока их не постигло окончательное разочарование. Мистер Вуд сообщил, что ву-ханские власти разрешения на проезд не дают, а сэр Арчибальд просит его передать русским джентльменам, что отыскание шелковичного червя отложено им на будущий год. Мистер Вуд не был, очевидно, посвящен в платиновое дело, а может быть, просто притворялся. Во всяком случае, он серьезнейшим образом заявил Тенишевскому, что этим обстоятельством контракт не нарушается, так как Хеддльсбюри только меняет маршрут. Он показал Валериану Платоновичу письмо, в котором сэр Арчибальд с выражением самых лучших пожеланий предлагал мистеру Тенишев-скому, по-прежнему оставаясь его «коммерческим агентом», провести месяц в разъездах по Ян Цзе и распространять английские бритвенные ножички, образцы которых он высылает.
Хеддльсбюри явно глумился. Валериан Платонович не выдержал.
— Пусть мистер Хеддльсбюри сам продает свои ножички, — резко сказал он Вуду. — Я нарушаю контракт и ваш патрон может подавать на меня в суд.
— Хорошо, — невозмутимо отвечал Вуд, — сэр Арчибальд, конечно, так и поступит. Я напишу ему, что вы отказываетесь от агентуры. Само собою, выплату вам денег я немедленно прекращаю. Вот ваши документы. Не откажите также передать мне ящик с товаром, принадлежащий сэру Арчибальду.
Он говорил, очевидно, об инструментах.
— Вы получите ваш ящик, — с сердцем сказал Тенишевский, — до свидания.
— Что, говорил я тебе? — спросил Дорогов, когда они покинули негостеприимное жилище Вуда. — Хеддльсбюри нас попросту надул.
Тенишевский от злости сломал сигарету.
— Так для чего было ему тащить нас в Ханькоу, тратить деньги, выписывать машину?!
— Затраты невелики, — сказал Дорогов, — да и смешно полагать, что он тратил свои собственные деньги. Дорого стоит только машина да инструменты. Так машину он вернет на завод, а инструменты у нас отбирает.
Тенишевский не унимался.
— Что за чепуха? Сейчас же пишу Хеддльсбюри письмо воздушной почтой! Пусть объяснит свое поведение. Может быть Вуд, дурак, накрутил?
* * *
В отеле уже ждал Коля. Расстроенный вид их сразу бросился ему в глаза.
— В чем дело, Валериан Платонович? — участливо осведомился он. — Какая нибудь неудача?
