За разговором я их просматривал. Юридическая терминология не могла скрыть жесткости условий.
— Из этих бумаг не следует, что я невиновен, — заметил я. — Решение откладывается. Это — просто условное освобождение.
— Послушай меня, — сказал Стэплтон. — Виновен ты или нет, главное — выйдешь отсюда. И заберешь четыреста шестьдесят тысяч наличными как компенсацию за время, проведенное в тюрьме. По двадцать тысяч в год за двадцать три года.
— На службе я больше бы заработал.
Он улыбнулся.
— Если б выжил. Чтобы все это получить, подпиши бумаги и иди спокойно, держи рот на замке, не ссорься с юристами, да и с остальными тоже. И соблюдай ограничения, которые относятся к бывшим заключенным. Оружие тебе не положено, иначе — снова тюрьма. Это, кстати, обсуждению не подлежит и идет в наборе со спокойной жизнью мухи-однодневки. Соглашайся сейчас или навсегда все потеряй. Если выйду отсюда без твоего имени на документах, разговор окончен.
Он вынул из кармана золотое перо и положил на стол.
— Может, сначала стоит с кем-то посоветоваться? — спросил я.
— Исключено. Только так и не иначе. Подпиши и верни себе остаток жизни. Сейчас выдам аванс. Нарушишь условия, и в ту же секунду окажешься снова в Гвинете. До конца жизни будешь глядеть на стену. Согласен?
Он сунул руку в карман и вытащил толстую пачку бывших в употреблении купюр. Швырнул деньги на стол. Пачка выглядела внушительно.
— Здесь двадцать тысяч. Остальное переведем на счет, как только ты его откроешь. Если будешь упертым дураком, останешься в одиночке до конца жизни. Без условного освобождения. Это твой выбор. А если вздумаешь вызвать юриста и начнешь вникать в это дело, то позволь мне тебя просветить. Эти бумаги… — Стэплтон помахал ими перед моим лицом. — …не существуют. Они пришли из частного сейфа и уйдут обратно, как только ты подпишешь. Или будут уничтожены, если не согласишься. Все это происходит вне юрисдикции суда, Бирс. Заруби это себе на носу. Если вздумаешь возражать, то разговоры затянутся на годы; и в конце концов ты проиграешь. Подумай об этом. У нас найдется немало возможностей использовать признание Солеры. Скажем, что он назвал тебя своим сообщником. Вспомни ногти Мириам. Я-то не забыл.
Я покачал головой.
— Похоже, я тебя ничему не научил? Ты имеешь дело с законом. Нельзя заключать такие сделки, Стэп. Так не полагается.
Он вздохнул.
— Сколько можно тебе говорить? Сейчас другие времена. С ними лучше не спорить. Это неконструктивно. И еще… — Он погрозил мне пальцем. — Мы с тобой больше не знакомы. Если встретимся на улице, не обращай на меня внимания. Я уж точно тебя не замечу. Если столкнемся по служебной необходимости — хотя для твоей же пользы этого не должно случиться, — то я — агент Стэплтон. Пользуюсь авторитетом.
Я улыбнулся.
— Агент? Прими мои поздравления. Думаю, ты рад, что я не стал предавать огласке то дело со взяткой. Ты остался в полиции и сделал карьеру.
Он рассмеялся. В утомленных глазах на мгновение вспыхнул огонек.
— Господи, Бирс!
Он понизил голос до шепота. Нервно оглядел комнату.
— Сейчас я мог бы стать комиссаром. Сейчас другие времена. Запомни.
И этот человек когда-то был моим другом. Неужели, все прошло?
— Ты всерьез веришь, что это я их убил?
Улыбка мигом слетела.
— А ты можешь уверенно сказать, что не делал этого?
В этом и была проблема. Я сказал им правду. Что еще мог я сказать? Они нашли меня без сознания, а мою жену и сына — наверху, забитыми до смерти. Все физические свидетельства указывали на то, что Мириам боролась, прежде чем умереть. На кувалде, которой были совершены убийства, остались моя кровь и отпечатки пальцев. А я не помнил ничего, ни единого момента событий, приведших к убийствам. Фактов убийства я не отрицал, потому что не мог. Все, на что я мог полагаться, это — собственные чувства, которые говорили мне абсолютно точно, что я не мог совершить убийство, в котором меня обвинили. Это был единственный честный ответ, но принять его суд не мог.
Прошлое не переписать, надежда одна — понять его.
Итак, я взял ручку и трижды расписался, пообещав с настоящего момента помалкивать, не давать интервью журналистам, не нарушать закон и быть порядочным гражданином. На мой взгляд, я всегда таким и был. Четыреста шестьдесят тысяч долларов — это больше, чем я имел за всю свою жизнь. Теперь надо решить, что делать дальше.
