— Собирайся, принцесса, — насмешливо сказал он. — Пора трогаться.
И стоило ему произнести эти слова, он понял, что наконец-то дал имя собаке. Это было хорошее имя, и то что не блистало оригинальностью, было тоже хорошо, потому что связывало со старым миром, и еще потому, что была она Настоящей Принцессой, а человек — ее слугой, которому за усердные труды полагалась лишь одна милость — не думать все время о себе.
«Нет, — решил он. — Никуда больше сегодня не поеду». Освобожденный от страха, он должен испытать себя. Человек вытащил спальный мешок, развернул и лег на песок под призрачной защитой куста мескито. Принцесса пристроилась рядом и, уставшая от беготни, быстро и крепко заснула. Среди ночи человек проснулся и долго лежал без сна, но в покое и тишине. Он многое испытал и многое видел, а сейчас обрел покой, который теперь его никогда не оставит. Принцесса стала тихонько подвывать сквозь сон, и он видел, как дергались ее лапы, будто снова мчалась она в погоне. Потом успокоилась, и человек тоже заснул.
А когда проснулся, лимонно-желтый рассвет вставал над песчаными холмами пустыни. Он замерз, да и прижавшаяся к спальному мешку Принцесса, наверное, тоже. Он поднялся с земли с первым лучом восходящего солнца.
Это пустыня — дикое место. Началась она давно — очень давно. И оставалась пустыней, пока не пришел человек. Человек приходил сюда весной, оставляя на месте стойбища камни очагов да легкие следы среди кустов мескито — но призрачны были те следы, и кто мог сказать, что это следы человека… Это много позже проложили они железные дороги, протянули провода и построили длинные прямые дороги. Но в сравнении со всей пустыней, кто скажет, что здесь был человек? Отойди на десять шагов от стальных рельсов или от бетона шоссе — и снова заструится под ногами песок вечной пустыни. Прошел отпущенный срок, и, оставив пескам деяния рук своих, ушли люди.
Временем наполнена пустыня. Тысячелетие мира — всего лишь день для нее. Медленно струится песок, и даже мелкие камни перекатывает сильный ветер, но незаметны глазу перемены. Бывает, налетит раз в сто лет ураган, обрушит потоки воды, и, переворачивая валуны, с ревом понесется вода по руслам высохших рек. Пройдет еще десять веков, разверзнется земля, выплеснет потоки черной лавы, и снова в безмолвии застынет земля.
Медленно менялась пустыня трудами человека и также медленно будет стирать со своего лица следы трудов его. Вернешься через тысячу лет и все там же увидишь камни очагов и длинную дорогу, уходящую к горизонту, где расходятся острые, словно лезвия ножа, горы. Не ржавеет железо в песках, лишенных влаги, — значит, не только камни, но и стальные рельсы увидишь здесь через тысячу лет. Ну а медные провода — медные провода здесь будут бессмертны. Вот такая она пустыня — дикая местность. Медленно отдает и медленно забирает обратно.
Стрелка спидометра дрожала на отметке восемьдесят, а он все гнал и гнал машину, наслаждаясь первобытным, пьянящим ощущением свободы, и пугливая мысль о лопнувшем колесе никогда не лишит его ощущения этой свободы. Чуть позже он сбросит скорость и будет внимательно вглядываться в проплывающие мимо картины природы, и его тренированный глаз географа с интересом будет отмечать следы драмы человеческого ухода. Но здесь, на вольных просторах, не слишком заметны были эти следы.
У Нидлса стрелка указателя топлива медленно скатилась к нулевой отметке. Насосы на заправочной станции не работали — не было электроэнергии, и после недолгих поисков, на окраине города, он наткнулся на склад с горючим и наполнил бак прямо из бочки. И снова поплыла под колесами машины дорога.
За Колорадо-ривер раскинулась Аризона, и шоссе, поднимаясь вверх, запетляло меж отвесных стен каменных утесов. Здесь он наконец-то увидел скот. Полдюжины молодых бычков и две коровы с телятами, пригнув головы к желобу поильни, стояли почти у самой обочины. Он остановил машину, вышел, и только тогда животные подняли головы и стали смотреть на человека — лениво, без любопытства. Если в этой глуши скот не пасся вдоль дорог, он месяцами не видел человека. Дважды в год появлялись в здешних местах пастухи-ковбои, сбивали его в стада и гнали в неизвестность. Уход человека ничего не изменит в жизни скота, разве только больше его станет. Возможно, тогда перестанет хватать на всех травы, но еще раньше понесется в каменных теснинах ущелий многократно повторенное эхо волчьего воя. А это значит, начнется борьба за существование, и теперь не человеку, а волкам решать, сколько скота будет пастись в степи. Иш не сомневался, что пройдет время — и волки, и скот вступят в равновесное состояние, и скот в отсутствие человека не исчезнет с этой земли.
