– Это моя, моя собственная земля, – проговорил Раму.
– Наша земля, – одновременно ответили Бхакхана, Пхагвания и Багвалия.
– Да, – согласился Раму, – наша. И мы все будем на ней работать.
– Но что из этого выйдет? – перебил его Рам Бхаджна. – Ты бы только посмотрел на эти бугры, заросли кустарника, глубокие ямы, камни, развалины старого дома.
– Все очистим и приведем участок в порядок, – уверенно сказал Раму.
– Два года назад, – вмешался в разговор Рам Бхаджна, – наш тхакур, чтобы привести в порядок этот участок, пригласил подрядчика, а тот запросил с него три тысячи рупий. Конечно, ткахур отказался, и земля остается такой же, какой и была раньше.
Пхагвания засмеялся.
– Это даже лучше. Если бы участок привели в порядок, разве тхакур отдал бы его теперь?
– Но даже если мы сумеем обработать этот участок, то что же мы вырастим? – возразил Бхаджна. – Ведь Джамна течет намного ниже, среди полей тхакура, а здесь рис никогда не уродится, да и что вырастет на этом высоком каменистом поле?
Раму разозлился:
– Для других мы можем работать, а для себя не можем? Если я в день очищу один дхур земли, то за двадцать дней смогу очистить целый катха,[4] а сколько всего в этом участке? От силы сорок два – сорок четыре катха.
– Да, больше не будет, – согласился Пхагвания, – но ты имей в виду: очень много места занимают развалины старого особняка. Каждый день ты не сможешь работать на своем участке. Нужно каждый день есть, а для этого необходим хлеб, – добавил Бхакхана, облизывая свои сухие губы.
– Но хлеб ты можешь взять у помещика, – продолжал Кальва, – днем будешь работать на полях тхакура, а по ночам, пока светит луна, работай на своем поле.
– Правильно говоришь, Кальва, – согласился Раму. – Сейчас магх, потом пхагун, чет, бойшакх, – принялся он считать на пальцах месяцы. – До сева остается еще три месяца, а за эти три месяца можно очистить по крайней мере десять катха…
Стоя в безмолвной тишине, он на миг увидел свою мечту. Луна медленно уходила за рощу деревьев, растущих среди развалин старого особняка. Словно испугавшись чего-то, Кальва тронул Раму за руку:
– Ты не идешь домой? Дасий, вероятно, заждалась тебя.
Услышав имя дочери, Раму встрепенулся:
– О, как быстро прошла ночь. Ведь Дасия совсем одна, а я и не подумал об этом.
– А думаешь ли ты вообще о ней? – засмеялся Пхагвания. – Тебе нужно только тари да развлечения, а есть еда или нет – это тебе все равно.
– Нет, это не так, – запротестовал Раму, – с тех пор как умерла Бахури, меня не тянет в эту старую лавку, мне даже неприятно там бывать.
– Если бы сейчас была жива Бахури, как бы она обрадовалась, – сказал Багвалия.
Раму вздохнул: бедняга Бахури умерла от голода.
– А мой сын тоже умер от голода, – проговорил Бхакхана.
– В то же время умер и мой отец, – медленно произнес Рам Бхаджна.
Наступившее молчание прервал Пхагвания.
– Почему мы все умираем от голода? – спросил он. Все молчали. Пхагвания сам ответил: – У меня огромное желание умереть от какой-нибудь другой болезни, но только не от голода. Если за мной придет смерть, пусть она явится с чем-нибудь другим, только не с голодом. Я слышал, что в городе есть какие-то новые болезни, от которых человек умирает, если он ест молочную рисовую кашу.
– Молочную рисовую кашу? – Багвалия облизал губы и посмотрел на луну, которая казалась чашей, полной молока. Одна только мысль о молоке и хлебе заставила Багвалия задрожать.
– Слушайте, друзья, – обратился ко всем Раму, – с завтрашнего дня мы будем урывать время и работать на этой земле. И до тех пор пока мы не вырастим на этом поле урожай, мы не возьмем в рот ни капли тари. Поклянемся же.
Все поклялись. Неожиданно «чаша, наполненная молоком», скрылась в листве деревьев, в кустах затрепетала птица и тут же замолкла.
Пхагвания мечтал, чтобы сегодняшняя ночь осталась такой навечно.
Но взоры его друзей как бы говорили: нет, нам снова придется вернуться в царстве тьмы, в зловонные прогнившие хижины, где нет благоухания, нет луны, не слышно звуков, а есть только один взгляд, который пристально и молчаливо падает на выпившего мужа как вынужденное жестокое обвинение. Это обвинение не имеет ни губ, ни души. У него есть только взгляд, который как бурав проникает в самую глубину сердца. Не смотри на меня так, не смотри. Да, да, я пил тари, да, да, я оставил детей голодными. Ты тоже осталась голодной. Но я вынужден так делать. Я буду пить тари даже тогда, когда у меня пересохшее горло и пустой желудок, и все потому, что вокруг меня глубокий мрак. Мои песни не находят пути, и меня все время преследует благоухание цветущего манго. Разреши мне уйти назад.
