Лавиния не отвела взгляда и продолжала держать чашу у губ Кукушонка. Она словно ждала, что ее сейчас ударят или, в лучшем случае, выгонят из комнаты, но готова была, как только удастся, вновь вернуться и продолжить свое дело. Она выглядела глупо, но в ней чувствовалось несгибаемое упорство. Кукушонок осушил чашу.
– Что это, Лавиния? Что ты дала ему? Его же будет тошнить!
– Измельченные зеленые желуди, смешанные с ежевичным вином. Ты забыл, что я выросла в лесу? – ответила она.
Столица, где царствовал ее покойный отец, а теперь ее брат, находилась рядом с Вечным Лесом и, скорее, походила на небольшую деревушку, а вся «страна», состоявшая из города, полей, крестьянских домишек и леса, занимала территорию не больше той, которую окружали стены Трои.
– В детстве я дружила с девочкой-дриадой. Когда она заболевала, ее мать давала ей такой напиток, и она быстро поправлялась.
– Его болезнь вызвана отлучением от дерева. Его лихорадит, он не может ни есть, ни пить. Неужели ты думаешь, желуди спасут его?
– Желуди… и… его отец, – сказала она.
– Дух моего отца? – воскликнул Асканий.
Души, попавшие к Гадесу, не могут, даже желая этого, возвращаться, чтобы навещать близких или помогать им, и являются только в мыслях или во сне.
– Его кровь, – ответила она. – Он все-таки наполовину человек. И еще его мужество. Любой другой мальчик умер бы на третий или четвертый день.
Она была права. Даже многие взрослые мужчины не вынесли бы такой болезни. А Кукушонок не только не жаловался, но и пытался успокоить своего брата.
Асканий сел на кровать рядом с Лавинией. Он долго молчал.
– Я думаю, ничто не поможет. Его сейчас начнет тошнить. Но я благодарен тебе за желание помочь. Ты ведь знаешь, кто он?
– Конечно, знаю. Ты думаешь, я желаю ему смерти потому, что он сын моего мужа от другой женщины? Я всегда знала о существовании Меллонии. Фавны ведь все рассказывают не только тебе, но и мне. А у того, которого зовут Повеса, всегда масса новостей. Все эти годы я завидовала Меллонии – последней женщине, которую любил твой отец. Но я никогда не испытывала к ней ненависти. Он был богом. Каждая избранная им женщина должна была быть достойной его, а я не была такой, даже в молодости. Во мне не было утонченности, которую он искал в женщинах. Но я никогда не причиню зла его сыну. И если смогу – буду помогать.
Асканий с удивлением смотрел на Лавинию. У нее были огромные, круглые, утратившие блеск глаза – серые или карие? Трудно сказать, но они не были пустыми и, как он теперь понял, не были глупыми. Бледная, веснушчатая кожа, бесформенная фигура, повисшие груди, слишком широкие бедра. Но, может, именно ее простота и несла покой? Будучи царицей, она ничего не требовала – ни поклонения, ни послушания. А то, что он принимал за глупость, объяснялось необразованностью. Она даже не умела читать и не знала никаких языков, кроме латыни. Но образование еще не мудрость. Он никогда не испытывал к ней ни любви, ни ненависти. Просто слегка недолюбливал. («Ты ведь не очень любишь женщин», – сказала Меллония.) Он взял ее грубую, с короткими пальцами, руку и пожал. Лавиния постоянно была занята какой-нибудь женской работой и больше походила на служанку, чем на царицу, хотя Эней умолял ее оставить все это слугам. Она ткала, готовила, пекла пшеничный хлеб, ходила стирать на камнях одежду к реке Нумиции вверх по течению от Вечного Леса, мыла валяльной глиной[47] столы – всегда трудилась, всегда была сама собой – простой женщиной, живущей в лесу, получившей мужчину, которого любит, но не его любовь. Некогда хорошенькая, она быстро утратила молодость и красоту, но не теряла даром времени на подкрашивание век и румяна, на украшения или пурпурные одежды, а продолжала быть просто женой и обычной женщиной; когда же ее подданные приходили к ней с просьбой вылечить ребенка, искали помощи в неурожайный год или сочувствия в случае смерти, она становилась царицей. «Высокомерный троянец», – обвинила она тогда Аскания. Сама же Лавиния была хоть и простой, но благородной.
Кукушонок спал спокойным, глубоким сном. Его не стало тошнить от напитка. Асканий и Лавиния сидели рядом на кровати и смотрели на него. Асканий держал ее руку и думал: «Семь дней назад она лишилась мужа. Я потерял отца, но нашел брата и Меллонию. Пока не заболел Кукушонок, мне было с кем разделить свое горе и было кому меня утешить. А кто утешал Лавинию, кроме нескольких невежественных женщин (а может, подобно ей, они вовсе не были такими невежественными, какими казались мне раньше?)».
