Доктор Шпехт послал агента к хозяину квартиры с приказанием сварить клею, так как он хотел снять отпечаток следов, а сам медленно вернулся прежней дорогой.
След был от узкого небольшого сапога с тонкой подошвой и низкими каблуками и вполне мог принадлежать элегантному господину, которого сторож Штольценгрубер видел разговаривающим со Штребингером.
Доктор Шпехт отыскал место, где беглец перелезал через забор сада, и внимательно осмотрел занесенные снегом ветви близстоящих деревьев. Затем он сам влез на дерево и стал разглядывать продолжение следов по узкой дорожке.
Они огибали дом и доходили до маленького, глухого переулка.
Отсюда они шли не направо, к Грилльхоферштрассе, а как раз в противоположном направлении – к Зильбинггассе.
На углу Зильбинггассе находилась небольшая кофейная. Должно быть, посещалась она не особенно охотно, так как кельнерша стояла без дела на пороге и со скучающим видом смотрела на улицу.
При виде комиссара, шедшего по улице с небольшим фонарем в руках, она с любопытством сделала несколько шагов вперед и заговорила с ним.
– Послушайте, господин, никак вы что потеряли?
– Конечно, иначе не стал бы искать.
– Да что потеряли-то? Деньги или письмо? Коли письмо – так наш Францль тут нашел какое-то.
– Может, оно и есть.
Доктор Шпехт поспешно схватил письмо, которое тотчас узнал по адресу. В конверте находилась вторая часть его собственного письма к таинственному домино – дополнение к той, которая найдена была у убитого.
– Да, это мое письмо. Возьмите… вот вам на чай.
Он протянул девушке гульден.
– Не могу ли я поговорить с вашим Францлем? – спросил он.
– Отчего же, можете. Зайдите, сделайте милость.
И девушка, радуясь, что ей удалось заполучить такого щедрого посетителя, поспешно открыла дверь кофейной.
Комиссара обдало тяжелым прокуренным воздухом.
Несколько подозрительных субъектов сидели в углу комнаты за столом и недоверчиво покосились на вошедшего.
– Ишь ты, гости-то у тебя сегодня какие важные, – обратился к хозяину пьяным басом один из присутствующих. – Может, и вы тут автомобиль поджидаете?
– Заткни глотку, – проревел хозяин, – чего мелешь-то с пьяных глаз.
Пьяный рассвирепел:
– Что такое? С пьяных глаз? Может, ты и пьян… да! Только не я, понял? Я знаю, с кем говорю. Барин-то, небось, не из полиции.
– Замолчи, Польдль, – вмешался в разговор один из сидевших за столом.
Шпехт прошел в глубину комнаты и, остановившись у стойки, заказал себе какую-то мелочь, пока девушка ходила за Францлем.
– Когда вы нашли письмо? – спросил его комиссар.
– Да, должно быть, часов в десять. Я, видите, шел по делу, гляжу, а оно и лежит на Зильбинггассе.
Становилось очевидным, что вторая половина письма была утеряна свидетелем преступления во время его стремительного бегства. Не заходил ли и он сюда?
Шпехт снова обратился к девушке:
– Ах да, чуть не забыл. Что, мой приятель – знаете, такой блондин, в шубе, который был здесь около девяти часов, – ничего не забыл у вас?
– Я спрошу хозяина.
– Не стоит. Мой приятель, верно, завтра сам сюда заедет. Что, он долго здесь пробыл?
– Так… с полчаса, пока за ним не приехал экипаж.
– Какой экипаж?
– Автомобиль… такой, зеленый.
Шпехта передернуло. Опять этот загадочный зеленый автомобиль! Снова какая-то связь с загадочным домино.
– Часто бывал здесь этот господин?
– Нет, всего три раза. Часов в шесть – в седьмом вчера и третьего дня. Потом как-то еще раз, только запамятовала, в какой день. Они все приезжали на зеленом автомобиле, на нем же и уезжали. Только вот вчера им ждать пришлось. Верно, шофера куда-нибудь посылали.
Комиссар задал еще несколько вопросов, но ничего нового ему узнать не удалось.
Когда доктор Шпехт вернулся к дому номер 46 по Грилльхоферштрассе, его уже поджидал сыщик с банкой столярного клея.
Он выбрал наиболее ясно отпечатавшийся на снегу след, залил его клеем и через несколько минут осторожно вынул получившийся оттиск.
Затем он пошел в комнату, где как раз заканчивали протокол.
Он застал Вурца на коленях перед покойником и с губкой в руках.
– Нужно прекратить расследование в прежнем направлении, оно ни к чему не приведет, – проговорил начальник тайной полиции. – Этот закрашенный шрам на лбу, фиктивная грязь на руках укрепляют меня в моем первоначальном предположении: покойный никогда не назывался Адольфом Штребингером, как никогда не был рабочим.
