— Вот что мы застрахуем для начала, — обрадовался он. — Застрахуем вашу хату, Фабиан.
— Хату? А зачем? Какая в том нужда? Стоит уже сто пятьдесят лет и еще столько же простоит без страховки. Она у меня из мореного дуба (хата была, разумеется, глиняная), только на вид неприглядна, зато ее не берет ни время, ни огонь. Как железная.
— Это позор, что великий вавилонский философ живет в такой лачуге. Вместе с козлом, без чулана, без светлицы, без настоящих окон. Вы же и света белого из нее не видите.
— Прицкое вижу. И суходол перед Прицким. А какого мне еще света? Ветряки замерли, на них грустно и глядеть. Вижу, как идет стадо в степь и как возвращается. Мне моя хата хороша, я б ее и на ваш «дворец» не променял.
— У меня тоже черт те что, только и радости, что крылечко пристроил, но свою хату я не могу застраховать, потому что я здесь, а вашу хоть сейчас. Вот берите бланк, — он вынул из ящика лист, положил перед Фабианом, подал ручку и чернильницу непроливайку (ее он принес из дому), — заполняйте, хотите, на две, а хотите— на три тысячи, сделайте минимальный взнос, какие то там копейки для начала, а дальше уж я о вашей хате сам позабочусь. — Он подошел к Фабиану, нагнулся к его хрящеватому уху в белой поросли: —Через месяц другой спалим ее ненароком…
Фабнан прочитал печатный текст бланка с пропусками для заполнения, взял ручку, но прежде чем обмакнуть перо, почесал в затылке:
— А почему вы именно мою хату выбрали?
— Хе! Что корысти, если я застрахую хату какого-нибудь Тимка Швайки или Хомки Лысого? Неизвестные маленькие люди. На таких казенных денег жаль. Никакого эффекта. А вы — величина, мудрец, знаменитость, можно сказать. Когда я выплачу вам страховку, тут сразу очереди выстроятся, как на ферму за молоком.
— А кто же подожжет? Не могу же я сам жечь родную хату?
— Молния… Других жгла? Жгла. И вашу сожжет. Силы природы, которыми я не могу управлять. Силы небесные…
— Верстак жалко…
— Верстак вынесите. Разве так уж обязательно жечь верстак? Этого господина, — Явтушок кивнул на козла, — можно для большего правдоподобия оставить в хате. А верстак поставьтепод черносливом, в тени. Заранее. А вот козла сжечь — это штука, это резон. Не совсем, конечно, а так, чтоб мясо осталось: надо же поужинать после пожара…
— Что вы такое говорите, Явтуша? Я и за сто тысяч не дал бы козла сжечь. Живое существо…
— Господь с вами. Я же и говорю. Не совсем сжечь. Спасти из пылающей хаты. Дубровский мог же броситься спасать кота. Видали кино? Почему ж вам не спасти козла? Пишите: «Я, Левко Евлампиевич Хоробрый…»
— А не получится, что я останусь и без хаты… и без денег?
— За кого вы меня принимаете? С вами говорит сам страховой агент. Вот документ, подписанный Швабским. Вы знаете, сколько я получаю чистыми за этот пост? Вашу лачугу давно пора пустить по ветру, чтоб не позорила Вавилон, а вы еще колеблетесь, словно речь идет о дворце или бог знает о чем.
Явтушок обрушил на эту халупу весь пламень своей души, рвущийся из под вышитой рубашки, и философ невольно залюбовался им в этой новой роли. Он сдался, заполнил форму номер восемь для страхования имущества (был назван вид имущества — хата), оценили ее и вправду как путную — в две тысячи рублей, а когда Фабиан поставил свою подпись, напоминающую виртуознейшие подписи на денежных знаках, Явтушок вынул из кармана смятый пестрый лоскуток, служивший ему платком, и отер пот на висках (с некоторых пор у Явтушка от волнения виски потели).
Первый взнос философ пообещал сделать с выручки за гроб после чьих нибудь похорон, о которых не узнает глинское похоронное бюро. Потом они выгнали козла за дверь и тут же обо всем договорились. Явтушок, перед тем как поджигать, предупредит философа, чтобы тот заранее вынес верстак, бекешу и еще кое какие предметы первой необходимости.
Явтущок мог втайне радоваться, он считал, что обманул великого философа, а тот, в свою очередь, был вполне уверен, что агент госстраха не постиг его нехитрой игры. Он пожелал Явтушку счастливой службы в этой зарешеченной комнате и вышел с козлом на крыльцо. Там, на лавочке, отдыхал Савка — в холодке под жасмином, который как раз отцветал. Завидев философа, он засмеялся.
