Идет поезд, сыплет искры в ночь, пересекает Зеленые Млыны из конца в конец, вспыхивают окна в клубе, а потом долго еще отдается в висках стук колес. «Это город?» — «Нет, село». — «А почему же тут ходят поезда?»— «Вот морока с этими поездами! — сердится Мальва. — Пусть себе ходят!..»
Ночь такая, что неба не видно, и откуда только берутся такие ночи! Мальва присматривает за вон" тем, самым маленьким, чтоб не отбился. Вот не можем найти школу, а Ритке все обязательно надо знать. У клуба раздаются чьи то команды — не_ по немецки, но резкие, короткие, наверно, военные; невольно останавливаюсь: какой еще народ пришел в Зеленые Млыны, кроме нас? Дети попадали, словно их могли оттуда увидеть. «Вставайте! Уже совсем рядом». Мальва шепчет мне: «Пришли прямо в капкан… И школы нет. Может, ее разрушили?» — «Тогда была…» И вдруг огонек. Блеснул и погас. «Вон она, вон!»
Стоит. И школьная сторожка, и школа. Ветер шуршит в саду опавшей листвой. Входим во двор, в сторожке заскулил щенок, да так тоненько, «дошколенок», а дети сбились в кучку, стоят, ждут, наша нерешительность все это время настораживала, тревожила их, как вдруг кто то из них: «Скрипка!» — «Какая скрипка? Не выдумывай. Это вон листья в саду». — «Скрипка! Вы что, не слышите?» — «Это у него в голове играет…» Но стоило умолкнуть песику в сторожке, как мы все услышали ее: играет. Говорю Мальве: «Лель Лелькович уже здесь. Идите, постучитесь, может ведь и не узнать».
Она пошла к боковому крылечку, постучалась в дверь, да так нервно, можно бы и поспокойнее.
«Кто там?»
«Мне Леля Лельковича…»
«А кто это? Кто?»
«Какая разница?.. Это вы, Ярема?»
«Ну, я… Идите к тем дверям».
«К каким?»
«К парадным. Эта забита…»
Мальва идет к центральному входу. Долго стоит там. Нет ни Яремы, никого. Она стоит там, а я здесь с детьми, все сонные, вот вот попадают от усталости. Слышно, как Ярема ковыляет где то там внутри по длинному коридору, наконец поворачивает ключ в дверях, выходит на крыльцо. Наклоняется так, что становится страшно за Мальву — не узнаёт…
«Забыли меня. Мальва Кожушная».
«О! Какая гостья! А говорили…»
«Я не одна», — перебила его Мальва.
«Ну, ясно, куда же одной в такую ночь. Заходите! Кто там еще?»
Школа! Детей словно подменили, откуда взялись силы— сразу пропали усталость, сон. Бросились бежать — наперегонки. Ярема не успел и разглядеть их, как все уже там, в коридоре. «Побудьте здесь», — сказала им Мальва, а мы пошли за Яремой на ощупь. И как он в этой темноте может так размашисто шагать? Он отворяет дверь в светлую комнату, пропускает Мальву, меня, входит сам. Мальва стала и не может двинуться, молчит, молчу и я, понимая, что с нею происходит, — меня тоже охватило какое то странное чувство: вот он, десятый…
Лель Лелькович стоял на костылях, еще свежих, не затертых, одна нога в хромовом сапоге, а на другой штанина загнута выше колена и заправлена за пояс, из ворота белой, рубашки торчала худая шея, лицо тоже исхудало, заострилось, и только глаза да тихая улыбка напоминали о прежнем Леле Лельковиче.
— Ну, проходите, проходите… — Наиболее стоек, наверно, у человека голос — все тот же ласковый, низкий, с едва уловимым прононсом.
Мальва подошла к нему, они расцеловались, а я все стоял (ученик перед своим бывшим учителем истории), не знал, как себя вести, как поздороваться, пока учитель сам не шагнул ко мне.
— А это кто же?
— Валах, — сказала Мальва. — Вавилонский. Когда то ему достался «чертенок» с каравая…
— А! Мене, текел, фарес… — И он рассмеялся, искренне, по доброму, как смеются только учителя над слабостями своих бывших учеников. Рассмеялся и я, а за мной Мальва, скорей всего от радости, что мы здесь, что мы все-таки дошли сюда, а может быть — чтобы скрыть горе, горечь. Только Ярема стоял торжественный, тихий и явно встревоженный нашим появлением. «Там дети…» — проговорил он.
— Чьи дети? — как то виновато спросил тот.
— Наши дети, Лель Лелькович, вавилонские…
— Где ж они? Зовите их! — приказал он Яреме уже директорским тоном.
Ярема вышел. А на столе — скрипка и смычок, разумеется, принадлежащие Сильвестру. Пока мы шли через главный вход, скрипач, должно быть, выскользнул в ту самую «забитую» дверь, да скорей всего и не один, о чем свидетельствуют разбросанные в беспорядке стулья.
