— А наши хоть все?
— Все. Мы на них — как снег на голову. Въехали на возах и через весь Глинск. Никто и «врешь» не сказал. Без разведки, безо всего. Прямо с молотьбы на бал. Пи лип Шуляк не поверит, что мы Глинск взяли. Он то на Рогачин нападал, да не взял.
— Снимите эту гадость! — Мальва показала на фуражку с орлом.
— А верно, даже голова разболелась… — Он положил фуражку на полочку. — Пусть лежит, может, для дела пригодится.
Мальва вышла без платка, седая, правда, надела сапоги, хотя и не знала, что Рихтер босой. Он, узнав ее, вскочил с лавки, низко поклонился. Лицо его за ночь обросло щетиной, глаза запали, смотрели на Мальву умоляюще. Мальва не выдержала этого взгляда, показала рукой на лавку, чтоб сел. Он поблагодарил. За что же тут благодарить, подумала она, невольно улыбнувшись. Человек. Хочет жить… А те все разве не хотели?.. А те, кого он еще отправил бы на тот свет, — не хотят? Быть, жить, радоваться, влюбляться… Он снова умоляюще сложил руки, сколько невинности в этом жесте, в этих руках. А сколько жизней еще прошло бы через эти руки? И сколько смертей… По каким же законам в обычном человеке, вот таком босом, беспомощном и даже несчастном, быть может, глубоко несчастном в эту минуту, сформировался палач, да так и живет в нем, живет годами… Живет сознательно и убежденно, узаконенный рейхом… И своим богом, таким послушным и жестоким богом…
— Воды…
— Дайте ему воды.
Ксан Ксаныч вышел в сени, набрал там из кадушки медную кружку воды, принес.
Тот выпил, поблагодарил, возвращая кружку, и снова на Мальву устремился этот тускло молящий, неотвратимый, пронизывающий до озноба взгляд голубых глаз, каких то неестественно голубых, у Мальвы просто не было сил выносить его. Еще недавно эти глаза смотрели на мир иначе, вероятно, уверенные, что мир принадлежит им, что одни только они способны охватить его и диктовать ему свою волю…
— Дети еще здесь? — спросила Мальва.
— Здесь. В лесничестве… — Ксан Ксаныч глянул на ходики, которые беззаботно тикали на стене. Всякий раз, оставляя лес, Мальва подтягивала гирьку, чтобы ходики не остановились. — Еще спят.
— Когда встанут, приведите их сюда… Пусть судят его. Дети… Глинские дети. Дети убитых родителей…
Он понял, о чем речь, а может, ощутил это интуицией палача. Лицо перекосилось от ужаса, ужас проник в едкую голубизну глаз, шевельнул оцепеневшие губы: «Кожушна а! Кожушна а! Кожушна а!» — он сполз с лавки, упал на колени…
— Сядь! — приказала Мальва.
Он залепетал сразу на всех языках, которые знал и которых не знал, говоря, что всего лишь следовал законам своего государства. Не он, так другой на его месте делал бы то же самое. По праву сильнейшего, победителя…
— А человек? Живой человек есть еще или его нет? — взорвался Ксан Ксаныч. — Этот ваш манн? Черт бы вас побрал!
На стене тикали ходики. Мальва представила себе суд, который ждет его. Суд детей, разрушавших собственные жилища, кров, под которым родились… Суд сирот, суд растерзанных семей… Мальва вышла, лес жил своей извечной жизнью, хотя грабовый лес суров и черен даже и в эту утреннюю пору, когда лишь чуть чуть позолотил его восход. Хотелось войти в эту живую стену, раствориться в ней, стать частицей грабового леса— такая охватила ее тоска по Сташку, который не придет на этот суд…
В мельнице гудят ветры, они свистят где то там на чердаке, и кажется, что кто то плачет. Об эту пору дол жна бы там играть скрипка Сильвестра, да, верно, отыграла свое — не слыхать ее… Да и выжил ли Лель Лель кович? Десятый… Знать бы, что выжил, можно бы сейчас пойти к нему. Еще когда выходили из Вавилона, первые слова Мальвы были; «Только к нему! Только в школу. Куда ж еще с таким воинством? Нет его — там Ярема, нет Яремы — Кирило Лукич, кто-нибудь же есть? У лемков школа не может стоять пустой. Только бы не немцы…» В клубе светится, правда, одно только окне, но и этого достаточно: ясно там немцы. Сторожат железную дорогу. А мы ведем детей огородами; через рви и овраги (раньше их вроде бы здесь не было) в школу. Вывели из дому девятерых, двух самых маленьких пришлось оставить в Журбове — совсем ослабли, а эти падают, встают, карабкаются, интересно им — и что это за диво такое — Зеленые Млыны, до которых надо было идти в обход целых три дня и три ночи?.. А поглядели — такое же село, как и все другие, темное, холодное. И все же нет — не такое.
