— Да, театр, — бросила она, нагнувшись над столом в намерении сейчас же вернуть трубку на место. — Да, театр балета… Вячеслав Владимирович? Колмогоров? — Последний вопрос заставил ее выпрямиться. — Его нет… — возразила она наконец мягко и по какому-то общему похожему на вздох движению, увидела, что ее поняли. Смерть Колмогорова, потрясение слишком сильное и недавнее, чтобы сколько-нибудь полно его осмыслить, все еще оставалась внутренним, семейным несчастьем театра. Люди ощущали, что не ладно было бы, не ко времени разбавлять свои сложные чувства чужим любопытством. — Случилось? Что у нас случилось? — переспросила Аня и запнулась.
Богоявленская, быстро подавшись к телефону, — большой черной машине с факсом и прочими хитростями, включила динамик. По комнате разнесся мужской голос:
— Простите за такой вопрос… Что там у вас произошло?
— А кто звонит? — тянула Аня, озираясь на товарищей.
— Из газеты «Сыщик». Заместитель главного редактора Игнатий Азанович-Запольский.
— Что, есть такая газета?
— У нас тираж сто семьдесят тысяч. — «Сто семьдесят тысяч» означали легкий, в пределах корректности укор.
— Я вас слушаю, — сказала Аня.
— У нас был странный звонок…
— Да…
— Похоже на розыгрыш… — продолжал осторожничать Азанович-Запольский, не решаясь перейти к делу. Видимо, не смотря на многообещающее название газеты и колоритную, с отголоском шляхетских вольностей фамилию заместителя редактора, в «Сыщике» работали здравомыслящие люди.
— Да, я вас слушаю, — опять подтвердила Аня, не помогая собеседнику.
— Со стихами… — по капле выдавал Азанович-Запольский.
— С какими, с какими стихами?
— Не знаю… ерунда какая-то… И потом… я и это: «зима, крестьянин торжествует» — не твердо помню, а уж тут…
— Но рифмы, рифмы! Торжествуя — почуя, путь — как-нибудь, — подогнала Аня медленно громыхающий воз. — Что тут помнить!
— Ну да, — признал он. — Мысля…
— Опосля! — не удержалась Аня.
— Да, рифма строгая! — сразу ожил Азанович-Запольский. — Значит, классик этот вам… — Он хохотнул, и слышно было, как сказал что-то потише в сторону. Там, в редакции «Сыщика», надо понимать, собралась не менее заинтересованная компания. — Вы знаете этого виршеплета?
— Что он вам наплел? — сухо спросила Аня.
— Разговор сумбурный, словно человек в бреду. Вам известно, что Колмогоров мертв? А, вернее, убит. И сейчас кое-кто заметает следы. То есть какая-то, в общем… Есть моменты, я бы сказал, непонятные…
— Значит, Колмогорова убили?
— Убили, — признал со смешком собеседник.
— Оставьте это все.
— Понятно, а…
— До свидания, — перебила Аня, но не успела оборвать разговор, как Надя Соколова с изумившей всех прытью распласталась через немалых размеров стол и перехватила трубку.
— Минуточку! — крикнула Надя. Не имея времени устроиться поудобнее, она лежала на столе: — Минуточку! Когда вам звонили?
— Минут десять назад, — охотно отвечал Азанович-Запольский. — Сколько? — обратился он к кому-то из своих. — Не больше. Может, пять.
— Я Надежда Соколова из «Новых ведомостей».
— О! — красноречиво откликнулся Азанович-Запольский. — Слежу, Надежда, слежу! Наше телевидение…
Она перебила:
— Игнат, еще пара вопросов.
— Нет, действительно что-то?.. На самом деле?..
— Завтра узнаете из газет, — хмыкнула Надя, искусно балансируя на грани наглости и дружеского подначивания. Собеседник с готовностью засмеялся.
— Да мы и сами кое-что можем сообщить, — нехорошо сказал он при этом.
— Поделитесь со мной. Я тут меньше вашего знаю, — возразила Надя. И сползла наконец со стола.
— Артист балета Виктор Куцерь… Куцерь, так, есть такой?.. набросился на Колмогорова и нанес ему несколько ударов штанкетом. Несовместимая с жизнью травма.
— Штанкетом! — прыснула Надя высоким дурным голосом и оглянулась на артистов.
Народ со смутными лицами, кривясь в кислой ухмылке, толпился вокруг телефона. Новая выходка Куцеря произвела гнетущее впечатление. Кажется, несмотря на абсурд всего, чему они стали свидетелями в последние два часа, люди сохраняли не искорененную опытом уверенность, что и в абсурде есть своя мера. Люди искусства, они верили в пропорциональность явлений, которая делает неуместным бледное повторение пройденного. И потому последняя выходка Куцеря никого оправдания не имела.
