— Скорую! — Все поспешно расступились, Росин бросился бегом за кулисы.
— Кто? — громко спросила Аня.
— Колмогоров! — гаркнул во все легкие Росин, дико на нее глянув.
И этот несдержанный, на весь театр крик потряс Аню: все, что происходило теперь, происходило, в какой-то новой действительности — без Колмогорова.
— Мне перезвонить? — комариным писком донесся голос Вадима.
— Перезвони, Вадя, перезвони, родной, перезвони, Вадюшка, — вздрогнула Аня. И так решилась подойти ближе, болезненно ожидая мгновения, когда в толпе образуется слабина и она увидит безжизненного, не принадлежащего больше ни себе, ни театру Колмогорова.
— Поднимите его! — раздавались возгласы.
— Не трогайте его!
— Да расступитесь же, дайте воздуху!
Повторные призывы расступиться возымели действие: толпа раздалась вдруг с чрезмерной даже поспешностью. Все готовы были подчиниться, готовы были бежать, что-то делать — никто не знал, как распорядиться.
Наверное, Колмогорова успели переложить: он лежал навзничь с раскинутыми руками — так дети изображают убитых, когда играют «в войнушку». Колмогоров-создатель много раз ставил трагедию смерти, выматывал душу, до бессильного трепета изнурял зрителя агонией танца, но ни разу не доводилось ему еще представлять смерть так бездарно прямолинейно.
— Не слышу пульса! — резким, нетерпимым голосом бросил Чалый, который, стоя на коленях, прощупывал запястье Колмогорова.
Искусственное дыхание. Все что-то помнили, слышали, но никто ни разу не спасал человека один на один со смертью. Сзади предупреждали: смотрите, чтоб не запал язык, не перекрыл горло! Под спину Колмогорову подсунули куртку, приподнимая грудь, и невесть откуда взявшийся Виктор Куцерь, полубезумный от возбуждения, расталкивая неповоротливых, припал к телу и накрыл ртом посиневшие губы.
Вдувая дыхание, нужно было пронимать себя усилием до нутра, до последних остатков воздуха в легких — после десятка протяжных, с сипом и присвистом вдохов и выдохов Куцерь отстранился от головы Колмогорова. Только того и ждавший Тарасюк толкнул его плечом: пусти, язык! Несколько отвратительных мгновений они пытались бороться над телом Колмогорова, но женский истерический крик, рука Чалого восстановили порядок. Куцерь, в размотавшейся белой повязке, стоял на коленях, судорожно отдуваясь. Тарасюк, завладев бесчувственным телом Колмогорова, при бдительном внимании притихших людей положил на пол очки и полез пальцем в мокрый, обслюнявленный по щекам и подбородку рот Колмогорова, чтобы проверить положение языка. Потом шумно задышал рот в рот, вздымая спину. Кто-то громко, сорванным голосом считал. На десятый раз Тарасюк бессильно отвалился, и Чалый накрыл грудную клетку ладонями, одна на другую, принялся ритмично давить, прогибая ребра.
Десять качаний — десять вдохов. Едва отдышавшись, Тарасюк припадал к неподвижно приоткрытым губам, Чалый на смену массировал сердце.
— Дышит! — пробежало шелестом.
— Пульс есть… Пошел, — подтвердил Чалый, вслушиваясь в неровное биение жилы.
Красный, едва не качнувшись от головокружения, Тарасюк встал и в счастливом опустошении чувств огляделся.
— Вот его нитроглицерин, — протиснулся ближе Генрих Новосел. Он протягивал тюбик. — Таблетку под язык положить.
Куцерь забрал тюбик и опять опустился возле Колмогорова на пол.
— На подносе лежал, — объяснял Новосел, озираясь.
Никому и в голову не приходило глянуть на валявшиеся возле чашки лекарства, а теперь это стало очень важным, — нитроглицерин! — сдержанно галдели вокруг, вкладывая в слово ту страстную надежду, которую вызывала прежде подложенная под спину Колмогорова куртка, а потом отчетливость каждого вдоха-выхода, и сила прогибающего ребра движения — любое осмысленное действие.
Но вот таблетка во рту, под языком — облегчение, шорохи разговоров, и опять полная томления неизвестность.
Все равно приходилось ждать. Сначала одного, потом другого — все время чего-то ждали. Лихорадка ожидания отнимала силы. Бессчетное число раз, как заведенная, Аня взглядывала на часы.
«Скорая» не ехала минут пятнадцать. Потом прибыли две сразу, одна за другой: обычная и реанимация. Появились люди в белых халатах с пластиковыми баулами в руках. Следуя за провожатыми, врачи шли быстрым шагом и припустили рысцой, когда увидели на сцене тело.
