Она стала у низкой гимнастической скамьи, заваленной мужскими шмотками, и не спешила раздеваться. Стала как вызов. Неизвестно даже чему. Потому что милейший Петр Викторович, полный человек с белесыми бровями и устремленными вверх проплешинами, которые сходились на темени к реденькому, почти прозрачному хохолку, — милейший Петр Викторович приближался к ней со скорбной миной.
— В третью позицию ухо-одим, — тянул он, не упуская и мужчин. — Так… Гран батман тандю — батман, пожалуйста. — В разнобой одетые, разноцветные мужчины все враз взмахивали ногами.
Аня молча стянула через голову куртку.
— Вячеслав Владимирович сказал, — заторопился наконец Колтунов, — если пустите, говорит, к себе на урок хоть одну женщину, лишу премии.
Она прошла переходами в другое крыло театра к первому залу, где тоже слышались методичные звуки рояля, но, заглушенный дверями, распоряжался другой голос — голос Раисы Бурак.
Аня остановилась у доски объявлений. Здесь висели под стеклом расписание репетиций на ближайшие дни, выписанные от руки спектакли: иные фамилии исполнителей перечеркнуты, туда и сюда вели стрелочки, которые означали перестановки. Пропустив глазами несколько пожелтелых объявлений, Аня нашла приказ, который изгонял ее, Иру и Нину с мужских уроков во втором зале. Никаких имен, впрочем. Безличный, изъясняющийся никому не принадлежащим языком документ не снисходил до имен. Напротив, самая краткость формулировок открывала простор воображению, подразумевая как будто бы бессчетные толпы не знающих, чем заняться и куда девать себя, женщин. Тогда как никто другой, кроме трех ведущих артисток, на мужские уроки на самом деле не ходил. Вольные хождения из зала в зал стали невозможны уже в начале осени, когда особым приказом было установлено, что посещать мужские уроки имеют право только заслуженные и народные артистки. Нынешний, повторный приказ отменял и это исключение. Аня и Ира не любили Раису Бурак, несколько лет назад еще танцевавшую с ними на сцене, и не доверяли ее педагогическим способностям; годы репетиторства, которые поставили Раису в официальное, начальственное положение относительно ее младших товарок, ничего не могли тут изменить. К тому же Ане, Ире и Нине не нравился первый зал, линолеум на полу, они привыкли к Колтунову, они — и Аня, во всяком случае, — нуждались в Колтунове как в добром начале дня. Передумал ли Колмогоров, уступая повторным настояниям Бурак (а Раису не могло не задевать, что ведущие артистки избегают ее уроков), была ли иная причина новому решению Колмогорова, Аня ощущала случившееся как жестокое, несправедливо обрушившееся на нее несчастье.
Пробежав глазами несколько строчек, — она хватала слова, словно горячие уголья, — Аня пробормотала: они пнули меня, как собаку! От жалости к себе, от обиды полыхнуло жаром. Она повела головой, как бы борясь с удушьем, и задержалась глазами на другой бумаге. Тоже приказ, но никак ее уже не касавшийся. Долго и тупо, едва ли не по складам, добиралась она до сути, то есть до фамилий.
«…В результате контрольного взвешивания в начале апреля выяснилось, что целая группа артисток балета имеет излишний вес. В связи с этим приказываю:
1. Снизить размер премии на 15 процентов по итогам работы за март следующим артисткам балета…»
Первой следовала безобразно растолстевшая в последнее время Нинка. Она пила, беспрестанно смолила в курилке и при росте сто шестьдесят восемь весила теперь не то пятьдесят три, не то даже пятьдесят пять килограммов. Все остальное касалось девчонок из кордебалета. Второй пункт приказа «предупредить» — семь человек, опять же корда и две солистки.
«Основание: докладная записка заместителя директора по работе с балетной труппой В. А. Чалого». Следовали подписи: директор труппы и художественный руководитель В. В. Колмогоров. Согласовано: заместитель директора, главный бухгалтер, юрисконсульт, инженер отдела кадров.
Кое-как добравшись до конца этой тягомотины, Аня скомкала пальцы и сказала себе: они пнули меня, как собаку! Замедленно, под внезапно взбодрившиеся тут такты рояля она двинулась назад, к лестнице. И по мере того, как злорадно провожавший ее рояль доносился все глуше, раздражалась все больше, укрепляясь в намерении.
