— Вот и вы!
— Чтоб ты провалился! — ответил я, переводя дух.
Перегрин улыбался во весь рот. За спиной его висел длинный, в рост всадника, кованый щит, изрядно пригибавший его к земле.
— Я чувствовал, что вы здесь. А Хач с ребятами зачем-то к ручью поехали. Он прекрасно знает эти места, но понятия не имеет, как надо искать.
Перегрин сиял, как алмаз на солнце. Сдерживая ответную улыбку, я спросил первое, что пришло в голову:
— А щит-то зачем?
— О! Вы только взгляните! — он с усилием поставил щит перед собой. В полутьме я разглядел крылатого золотого единорога на белом поле. — Я его нашел там, возле холма. Никогда не видел ничего подобного… Ну что, пойдемте?
Взвалив щит на спину, он зашагал впереди, беспрестанно оборачиваясь и рассказывая, как сидел в подвале, и Белобрысый Лен развлекал его через дверь байками, как в замке поднялся переполох по поводу моего долгого отсутствия, и как Хач выпустил Перегрина под честное слово, сказав при этом: «Хозяин гневлив, да отходчив, может, пронесет». И даже меч разрешил взять на всякий случай.
«Умница Хач», — подумал я.
— Я пообещал найти вас до темноты. Вот и все.
Довольно скоро мы выбрались на опушку, но совсем не туда, где я привязал коня. Стояла ночь. Ветер гнал по небу рваные облака и швырял в лицо пригоршни дождевой пыли.
— Куда теперь? — спросил я.
— Даугтер в той стороне. — Перегрин махнул рукой. И тут я заметил, что вдоль черной стены леса к нам быстро приближается небольшой конный отряд. «Кого черт несет?» — пробормотал я, вглядываясь.
— Да это же наши! — обрадовался Перегрин. — Эгей, Ха-ач!
Я дернул его к себе, чтобы зажать ему рот, но он уже умолк сам — всадники повернули прямо на нас, и стало ясно, что это вовсе не наши.
— Прячься за меня, — приказал я. — Прикройся щитом и не высовывайся. Перегрин поспешно исполнил требуемое и притих. Нас окружили. Я не мог разобрать ни гербов, ни каких-либо других знаков. Видны были только тусклые латы и плюмажи, колеблемые ветром. Всадники молча возвышались над нами, склонив копья. Я ждал.
— Кто такие? — спросил наконец высокий заносчивый голос.
— То же самое я хочу спросить у вас, — отозвался я, хотя уже узнал этот голос и понимал, что сейчас буду узнан сам.
Голос принадлежал Алеку Мордашке.
— Какой сюрприз! — сказал он. — Я выполнял поручение его величества во Флангере и очень сожалел о том, что присоединюсь к армии уже после того, как твой замок будет взят. Но справедливость все же есть на земле, иначе мы с тобой не встретились бы. Как тебе удалось удрать, мерзавец? Король не собирался оставлять тебе жизнь.
Пропустив «мерзавца» мимо ушей, я сказал, что удирает королевская армия, а не я. Мордашке надо изрядно поспешить, если он и вправду хочет присоединиться к ней. Он захохотал и заметил, что разум мой отнюдь не прояснился со дня нашей последней встречи.
— Я вижу, ты надолго запомнил тот день, — сказал я. — Запомнишь и сегодняшний. Ты уже обзавелся новым мечом взамен того, что я отнял у тебя?
— Не обольщайся, поединка не будет, — ответил он. — Я не считаю себя обязанным поступать с тобой согласно рыцарскому кодексу. Я просто прикажу моим людям убить тебя. Как бешеную собаку. Как ядовитую тварь.
— А ты не боишься за своих людей, Мордашка? Что, если я забрызгаю их ядовитой слюной? — спросил я, оглядывая темное, ощетинившееся копьями пространство. Плохи наши дела.
— Кто там с тобой, оруженосец? — спросил Мордашка, и только тут я вспомнил о Перегрине, почти неосязаемо касавшемся спиной моей спины.
— Этот человек, — сказал я сухо, — в отличие от меня, не бешеная собака и не ядовитая тварь. И он не наносил тебе обид. Надеюсь, ты позволишь ему уйти.
Перегрин притаился за моей спиной, как мышонок. Даже дышать, кажется, перестал.
— Нет, — металлически ответил Мордашка. — Если ты об этом просишь — нет.
— Ты не тронешь его, — сказал я.
Он снова засмеялся и сказал, что жизнь четверых его друзей стоит много больше, чем жизнь моего слуги.
— Ты не тронешь его, сукин сын, подлец! — крикнул я, и, спохватившись, добавил: — Пожалуйста.
Бог знает, на что я был готов — упрашивать, торговаться, рвать зубами глотки, но Перегрин вдруг повернулся к Алеку и незнакомо низким, тяжелым голосом произнес:
