С годами Николай Константинович стал больше чудить. Чем доставлял материал для анекдотов и легенд. Так, задумал он подарить икону Божьей Матери церкви в Кауфмановке. Той самой деревне, где, якобы, происходило его венчание с Валерией Хмельницкой. Икону писал местный богомаз под руководством великого князя.
«В день внесения иконы в кауфмановский храм собралась в Кауфмановке гибель народу со всей округи и из самого Ташкента, — рассказывает далее Михаил Греческий. — Приехали ташкентские власти вместе с самим генерал-губернатором.
Попы из соседних деревень служили торжественный молебен.
Когда сняли покров со святого образа, вся церковь замерла. Послышались восхищённые крики. Писана икона была на современный манер — ярко, выразительно. Почти реалистически. Киот также был чудом искусства ювелирного и покрыт точайшим филигранным кружевом, самоветами, драгоценными камнями. Даже церковники, видавшие немало знаменитых образов, и те, как простодушные дети, восторженно разинули рты.
Спору нет — прекрасней иконы не имелось в Туркестане ни в одном православном храме!
И только обер-полицеймейстер вдруг гневно сдвинул брови и покраснел от ярости:
— Да это ж… — начал он. — Да как же это? Ведь это ж террористка Перовская!»
В последние годы Николай Константинович стал чаще болеть и тосковать. Надежды на перемены к лучшему таяли. Всё останется по прежнему. Император и семья его не простят и не реабилитируют, а он будет буянить, чудить, пить. И никогда не исправится, ибо таким его природа создала.
На девятом десятке в окружении большой семьи в 1911 году скончалась Александра Иосифовна. За 37 лет она так и ни разу не повидалась с первенцем, когда-то любимым Ники. Хотя сын много раз в письмах умолял её о встрече.
А вот брат Константин Константинович, поэт, эстет и мечтатель, в Ташкент после смерти матери приехал. Оставшись маменькиным сынком до седых волос, он яркой индивидуальности не имел. Потому и показался Николаю Константиновичу пресноватым.
Так и катилось у великого князя всё под уклон. Разочарование в людях вело к отдалению от них. А одиночество казалось то благом, то бедой.
Вдруг грянул февраль 1917 года. Россия встала на дыбы. Ташкент бурлил от восторга. Николай Константинович ликовал со всеми.
Великий князь некогда знал Сашу Керенского, ученика одной из ташкентских гимназий. Теперь он был лидером революции. Николай Константинович направил Керенскому приветственную телеграмму. Её напечатали во всех российских газетах. Она стала сенсацией: великий князь Романов радуется свержению династии Романовых!
Бывшее его императорское величество в красных революционных штанах и рубашке стал завсегдатаем митингов. 10 марта на главной площади Ташкента он поднялся на трибуну и произнёс речь. Николай Константинович заявил, что революция — его давняя мечта. Он несказанно рад, что дожил до свержения монархии.
Потом была поездка в северную столицу, которую он не видел 43 года. Там встретился с женой Надеждой Александровной, невесткой, внуком и внучкой. Повидал снаружи Мраморный дворец и свой прежний дом на Почтамтской. Они принадлежали новым хозяевам.
Семейное гнездо в Павловске было разорено. Сестра Ольга, королева Греции, овдовела. Её мужа, короля Георгия, террористы убили на улице в Салониках. Теперь Ольга вместе с невесткой великой княгиней Елизаветой Маврикиевной ютились в комнатах для прислуги их бывшего дворца. Да и отсюда новые власти обещали их выгнать. Они постарели и похудели.
Бывший император с семейством сидел под домашним арестом в Царском селе. Остальные Романовы разбрелись кто куда.
Ни злорадства, ни жалости великий князь не испытывал.
Душа его пустынею стала.
В таком настроении он вернулся в Ташкент. Николай Константинович оказался между двух стульев. В старом мире он был изгоем, но и вписаться в новый не мог. А потом произошёл октябрьский переворот. Арестовали всех членов императорского семейства. Находившихся в Петрограде посадили в Петропавловскую крепость. Бывший государь с семьёй и некоторыми великими князьями находились в ссылке.
А Николая Константиновича местная большевистская власть не обижала. Новые хозяева даже прощали ему выходки, за которые любой другой из Романовых был бы расстрелян на месте. Никто не покушался и на его добро.
