Валя исчезла. Хорошая девчонка. Легко с ней, покойно, да и Инга… Зачем же он с ней так обошелся? Надо извиниться. Надо…
Боль не отступала. Что там с отцом? Хотя что отец? Отец, полковник тех же ВДВ Бежецкий Павел Георгиевич, всегда был идолом, объектом для подражания. Александр почти позабыл его лицо. Нотации. Примеры из жизни. Строгость. Мама. Как она там? Памятник какой поставили?
Александр вдруг захохотал. Зачем терзаться? Надо попросить Полковника, и тот покажет фотографию. Цветную кодаковскую карточку. Как хочется заплакать. Может быть, хоть слезы растопят эту ледышку в груди?
А, вот и Валя. Молодец девчонка, быстро обернулась.
— Валюша, выпьешь со мной? За упокой души…
— Чьей, Александр Павлович?
— Мамы моей, Валя, мамы!
— Ой, Саша… — Валя по-бабьи зажала рот ладошкой.
Александр хлопнул стакан водки и сразу же налил по второй. Водка — сакральный продукт и, видимо, открывает какой-то клапан в русской душе, вот он наконец и смог заплакать. Как давно он не плакал… Полузабытое ощущение. Злые слезы жгут глаза, словно кислотой. Но и ледышка в груди вроде бы начинает таять. Еще бы, в водке-то сорок градусов. Ну-ка мы еще стакашек…
— Может быть, не стоит столько пить, Саша?
— Молчи, что ты понимаешь! Это же мать, мама моя… Может быть, ты б-боишься, что я не смогу…
— Как вам не стыдно, господин майор!
— Фу-ты ну-ты, какие мы гордые. Ну-ка в койку!
Хлопнула дверь, но напоследок все-таки раздалось приглушенное:
— Свинья!…
Во, второй раз свинья! Может быть, Танюшку кликнуть, а?
— Таньша-а!…
Нет, сначала еще стаканчик… Где он? Ау-у-у!… Ну ничего, если ты такой гордый, зараза, мы и из горла могем. Бр-р… Не лучше “андроповки”, право… Ш-ш-штаб-ротмистр? А вы откуда здесь? Стреляли… Ха-ха-ха, ш-ш-ротмистр! Фильм смотрели? Там еще Абдулла… Или Сайд… Одним словом: “Ваше благородие, госпожа удача… ” Ш-ш-ш, все понял, ш-штаб-ро… Или вы не ш-ш-таб… Козлы! Спецура! Пи… Все, все, ш-штаб-ротмистр… молчу… фу, ротмистр… Вы знаете, господин как-вас-там, я сейчас пьян как свинья. Не верите? Зря! Мне только что сообщили эту новость две прелес… ык… Ща, ротмистр, минутку, я должен рыгнуть-с… О чем я? Да, две прелестные дамы… А?…
При чем здесь дамы, при чем здесь эти прости… Все, все, товарищ ротмистр, я понял… Ш-ш-ш-шротмистр! Давайте, в конце концов, чеколдыкнем еще по стакашку, и в клуб… Да, вы правы, у меня траур… Зачем же я так напился… Вы не помните?…
Даже пол, покрытый пушистым паласом, наконец не выдержал этого мерзкого зрелища и, вздыбившись, милосердно врезал Александру в лоб. Наконец-то погас этот проклятый свет… Мама, где ты?…
* * *
Уже который час колонна пылит по горному серпантину. Холод забирается под бушлат. В бэтээре, конечно, теплее, но стоит только подумать о тесноте и духоте, ароматах не мытых неделями тел, солярки, махорки и еще бог знает чего, как тошнота подступает к горлу. Хотя блевать уже давно нечем, немилосердно ноет пустой желудок. Зачем он вчера так нарезался? А еще раньше: зачем он все-таки отказался? Надеялся, что будут уговаривать? Щас, держи карман шире!
Александр смутно помнил двухдневную тряску в переполненном вагоне, где были заняты не только третьи полки, но и тамбуры. Жара, духота, мат, вонь, шум, теснота, толкотня и еще раз жара. Ненависть всех ко всем и по любому поводу. Полуоторванный цветной портрет генерала Лебедя, бог весть каким образом сохранившийся на тамбурной двери и опохабленный коротким словом, накорябанным неискось через упрямый лоб кроваво-красной дрянной “губнушкой”. Чей-то облепленный жирными зелеными мухами зловонный труп с табличкой “ВРАГ” на груди, болтавшийся на станционном фонаре прямо перед открытым окном битых пять часов, пока поезд пережидал сплошную череду литерных. Сакраментальная надпись “ДМБ-91”, выцарапанная на нижней стороне третьей полки прямо перед глазами Александра каким-то беззаботным дембелем далекой счастливой поры. Где они сейчас, эти Славики, Кольки, Пашки и Хайдарамулов С.? На чьей стороне воюют или давно не воюют уже? Десятки безногих, безруких, слепых калек в застиранных тельниках под распахнутыми защитными и камуфляжными хабэ, тянущие руки с перрона или бредущие по вагону… Рота мариманов в черных форменках, понуро сидящих на вещмешках. Несомненно, непривычных к суше “бакланов” бросят в бой, даже не переодев. И, значит, суждено им вскоре валяться запыленными кучками неопрятного тряпья, а отлетевшим их душам — украсить зарубками приклады светловолосых девчонок из Клайпеды и Риги, мило коверкающих русско-интернациональные матерные слова, и зашелестеть баксами в чьих-то карманах.
