— Преданность — качество, достойное уважения. Однако вернемся к делу. Холкрофт появился на горизонте, когда ваша мать — женщина потрясающая, между прочим, — переживала тяжелейшие времена. Но давайте не будем лукавить. Забудем о Холкрофте. Я имею в виду вашего настоящего отца. Тридцать лет назад Генрих Клаузен сделал некоторые распоряжения. Он часто курсировал между Берлином, Женевой и Цюрихом — конечно, не ставя об этом в известность германские власти. Им был подготовлен один документ, против которого мы... — Манфреди сделал паузу и улыбнулся, — ...как заинтересованные нейтралы, не могли ничего возразить. К документу прилагалось письмо, написанное Клаузеном в апреле 1945 года. Оно адресовано вам, его сыну.
Банкир потянулся к лежащему на столе коричневому конверту.
— Подождите! — сказал Ноэль. — Это были распоряжения финансового характера?
— Да.
— Тогда это меня не интересует. Отдайте деньги благотворительным организациям. Он перед ними в долгу.
— Вряд ли бы вы так легко отказались от этих денег, если бы вам стала известна сумма.
— И какова же она?
— Семьсот восемьдесят миллионов долларов.
Холкрофт недоверчиво воззрился на банкира, почувствовав, как кровь отхлынула от лица. За вагонным окном звуки вокзала слились в какофонию приглушенных аккордов, едва доносившихся сквозь толстые стенки вагона.
— Но не думайте, что вы можете завладеть сразу всей суммой, — сказал Манфреди, откладывая письмо на край стола. — Там есть некоторые условия, которые, впрочем, для вас не представляют никакой опасности. По крайней мере, насколько нам известно.
— Условия? — Холкрофт понял, что говорит шепотом. Он попытался взять себя в руки. — Какие условия?
— Они изложены очень четко. Эта огромная сумма денег должна быть потрачена на благо людей в разных уголках мира. Ну и, разумеется, какая-то часть денег предназначается лично для вас.
— А что вы имели в виду, сказав, что в условиях нет ничего опасного... насколько вам известно?
Увеличенные стеклами очков глаза банкира сощурились, он отвел на мгновение взгляд, и по его лицу пробежала тень тревоги. Манфреди полез в лежащий на столе кожаный «дипломат» и достал из него длинный тонкий конверт со странными пятнами на обратной стороне. Это были четыре круга, похожие на темные монеты, приклеенные к уголкам конверта.
Манфреди положил конверт под лампу. Круги оказались не монетами, а восковыми печатями. Все печати остались нетронутыми.
— Согласно инструкциям, данным нам тридцать лет назад, этот конверт — в отличие от письма вашего отца — нельзя было вскрывать. Он содержит нечто, не имеющее отношения к договору, который мы составили, и, насколько нам известно, Клаузен не знал о существовании этого конверта. Его письмо убедит вас в этом. Конверт попал к нам в руки спустя несколько часов после того, как курьер доставил нам письмо вашего отца, — последнее, что мы получили от него из Берлина.
— И что же здесь?
— Неизвестно. Мы знаем, что в конверте находится послание, написанное людьми, которые были в курсе дел вашего отца и свято верили в правоту его дела. Они считали его подлинным великомучеником Германии. Нам было поручено передать вам это письмо нераспечатанным. Вам следует прочитать его прежде, чем вы увидите письмо вашего отца.
Манфреди перевернул конверт лицевой стороной. Там было что-то написано от руки по-немецки.
— Вы должны расписаться там внизу, чтобы засвидетельствовать, что вы получили его в надлежащем состоянии.
Ноэль взял конверт и прочитал слова, смысл которых остался ему неясен:
«Dieser Brief ist mit ungebrochener Siegel empfangen worden. Neuaufbau oder Tod»[2].
— Что здесь написано?
— Что вы рассмотрели конверт и обнаружили, что печати не сломаны.
— Я могу быть в этом уверен?
— Молодой человек, вы говорите с директором «Ла Гран банк де Женев»! — Швейцарец не повысил голос, но в его интонации прозвучал упрек. — Вам должно быть достаточно моего слова. И в конце концов, какое это имеет значение?
Никакого, подумал Холкрофт, и само собой разумеющийся вопрос заставил его встревожиться.
— А что вы сделаете, когда я подпишу конверт? Манфреди некоторое время молчал, словно решая, отвечать или нет. Он снял очки, вытащил из нагрудного кармана шелковый платочек и протер стекла. Наконец он произнес:
