Подражая Валери, мы писали пропагандистские листовки и продавали их на улицах Кембриджа и Бостона; как и она, мы взимали с мужчин плату за разговор. Мы пикетировали новый «Плейбой-клуб», изучали боевые искусства, группками блуждали по «злым» бостонским улицам и задирали мужчин, провоцируя их агрессию. Мы начали издавать газету под названием «Веселье и игры закончились», наполняя ее сатирой, стихами, напыщенными речами и коллажами. Писали все, никто не редактировал, и не было никаких авторских прав.
Мы связались с другими группами женщин в Нью-Йорке, Чикаго, Вашингтоне, но никто из них не был так же увлечен Валери и ее «Манифестом». В августе мы с Даной без приглашения приехали на закрытую Общенациональную конференцию по освобождению женщин в Мэриленде. Там собрались два десятка активисток — все настоящие лидеры, но не обладавшие таким же статусом, как их коллеги-мужчины. Однако они пугались, что из-за своего феминизма могут прослыть «мужененавистницами».
Мы с Даной решили, что этим традиционным женщинам нужно немного расширить сознание, и устроили обструкцию, пытаясь сорвать строгую повестку дня и спокойные дискуссии фрагментами из «Манифеста»:
«Таким образом, в текущем конфликте по разные стороны баррикад находятся не женщина и мужчина, но ОТБРОС — властная, спокойная, уверенная в себе, злая, агрессивная, эгоистичная, независимая, гордая, авантюрная, отвязная, самонадеянная женщина, которая считает, что способна править вселенной, в отвязности своей достигла границ этого «общества» и готова направиться далеко за пределы того, что оно может предложить, — и приличной, пассивной, послушной, «окультуренной», вежливой, достойной, подчиненной, зависимой, запуганной, безмозглой, неуверенной, ищущей одобрения Папочкиной Дочуркой… кто низвел свой интеллект, идеи и воззрения до мужского уровня; кто, не имея чувств, воображения и остроты ума, ценится только в мужском «обществе»; кому светит место под солнцем или, скорее, в грязи, лишь в роли утешительницы, которая хвалит, нянчит и производит потомство…»
Я верила, что на этой конференции под каждой маской скрывается радикальная феминистка, и оказалась права.
Но сама я едва ли была свободна от мужского одобрения. Я была не готова порвать отношения с Жаном-Луи и ежедневно писала ему, отвечая на длинные письма, в которых он возмущался моим отсутствием, осуждал мою яростную воинственность и напоминал о наших общих революционных идеях и героях, в частности, о недавно замученном Че Геваре. Я пыталась превратить Жана-Луи в лидера мужского феминистского движения, но мне это не удалось.
* * *
15 июня 1968 года: Жан-Луи, я не отвергаю Че Гевару, восхищаясь Валери Соланас. Для меня Че навсегда останется святым, и я учусь у него, стараюсь быть такой же. Но при этом я знаю, что истолковала его послание на свой лад. Он был предан идее patria о muerte, а я — humanidad о muerte[1]. Используя древний символ и по определению репрессивный концепт — «национальное государство», он не пытался решить проблему патриархата, который государство воспроизводит и подразумевает.
Журнал «Рэмпартс» опубликовал боливийский дневник Че. В мейнстримных изданиях появились невнятные сообщения о каком-то бывшем восточногерманском шпионе, который сбежал на Запад и утверждал, будто Таня указала, где скрывался Че, и стала причиной его гибели.
Как это удручает! Таня погибла, сражаясь в том последнем бою. Она была закаленной партизанкой. Это видно по его дневнику. Вместе с другими она вышла из продажной Коммунистической партии и присоединилась к Че, но ее превратили в новую Мату Хари, выдумав какую-то декадентскую историю с убийством и сексом. Просто тошнит. Точно так же пресса изображает и поступок Валери.
О мужчинах-партизанах ничего подобного не говорят. Женщин не воспринимают всерьез, даже если они отважно погибают за идею. То же самое и с Валери. И радикалы тоже считают ее психопаткой — те самые радикалы, что называют Че великим революционером, а Малыша Билли — врагом общества. Но женщина-бунтарка не может быть ни тем ни другим: она либо шпионка, либо соблазнительница, ну или в лучшем случае стоит на подхвате.
