Откуда-то словно с другой планеты до меня донесся голос Иваныча:
— Паша, готовь бомбу.
— На сколько ставить?
Иваныч задумался.
— На сколько ставить запал?
— Дорисую, тогда поставим, — сквозь крепко стиснутые зубы ответил я, а потом неожиданно понял: заклятия над пентаграммой мне не прочитать — сил не хватит.
— Тогот, выручай!
Повторять не потребовалось. Мое тело выгнулось от нестерпимой боли, когда покемон овладел им. Теперь я стал всего лишь сторонним наблюдателем. Все, что происходило вокруг, происходило помимо моей воли. Мои конечности двигались без моего желания. Язык мой сам произносил сложные формулы… Мне казалось, что я вновь окружен туманом, но другим, не белым, ледяным, а кроваво-красным, пропитанным соленым потом. И сквозь этот туман я видел, как чья-то — да нет, моя собственная — рука соединила линией последние штрихи колдовского рисунка, а потом, повинуясь взмаху моей руки, матросики один за другим исчезли в колдовском вихре. Следом за ними отправились аморф и Иваныч.
Мы с Пашей остались вдвоем. Я был удивлен, но, пожалуй, в этот раз я настолько устал, что даже колдовство Тогота не могло заставить меня говорить, поэтому, показав Паше три пальца, что, по-моему, должно было означать три минуты, я, словно в темный омут, нырнул в пентаграмму…
Однажды сказал Робеспьеру Марат:
— Мы руки в крови замарали,
француза француз убивает, как брат,
в пылу якобинской морали.
— Ты знаешь, Марат, — Робеспьер говорит, —
мы просто как малые дети,
в России такое еще предстоит,
что нашу мораль не заметят.
А. Дольский
Мне казалось, что, паря в грезах, я пролежал несколько суток, хотя Тогот уверял меня, что всего несколько минут. Но я ему не поверил. За то время, пока я «спал», пытаясь прийти в себя после пробежки, передо мной пронеслись все события дней, предшествовавших нашему отвлекающему маневру. И началось все с пионерского лагеря, того самого детского летнего лагеря имени Льва Троцкого…
Где он был расположен? До сих пор понятия не имею. Может, Тогот и знал, но мне так и не сказал. И если исключить название… Это был обычный пионерский лагерь, и единственную дорогу, ведущую на его территорию, занесло снегом. А с самого высокого строения лагеря, с крыши бывшей столовой, был виден только лес — бескрайний лес, протянувшийся во все стороны, насколько хватало глаз. И нигде ни трубы, ни крыши. Пионерский лагерь в лесу, в глубине. Нигде. И судя по всему, лагерь не брошенный — всюду было тщательно прибрано, никаких следов вандализма или разрушения. Словно лагерь законсервировали то ли в ожидании наступления весны, то ли до лучших времен. А может, это вообще был не наш мир, не наша планета, а какое-то параллельное измерение, откуда никто из наших спасенных не смог бы сбежать.
Кстати, судя по тому, что на обработку богоизбранного Круглова и его товарища по несчастью у Викториана и Валентины ушла почти неделя, я сомневался в том, что им удастся таким образом набрать большой отряд. Однако пути Богов неисповедимы, и уж если Зеленый Лик сказал, что для успеха нам нужен Круглов, то тут, хоть умри, а так и должно быть. Впрочем, меня это совершенно не касалось. Все эти дни я или блаженствовал в объятиях Фатимы, или пил, или улаживал «караванные дела». То маркграфу захотелось посмотреть наш мир, и пришлось, переодев его, выгуливать по музеям и концертным залам, то какие-то слишком хитрые фээсбэшники стали крутиться возле гаража, где было запарковано авто, на котором я ездил за караванам. Пришлось, бросив все дела, вылавливать слишком ретивых агентов и промывать им мозги. А потом в подвал, где гостевали остальные караванщики, пробрался кот. Сволочь была домашней, породистой, но ему это не помогло. Сначала бравые подданные маркграфа принялись ловить несчастное животное, приняв его за очень вредную и опасную тварь. Они делали это весело, с огоньком, так что в три часа ночи весь дом стоял на ушах. К половине четвертого приехала милиция, но так и не смогла войти в мою гостиницу, так как двери были запечатаны колдовской печатью. Они уже хотели вызвать ОМОН, но тут одна из старушек — член правления кооператива несчастного дома — позвонила мне, то ли вспомнив о крупных взятках, которые я раздавал, подписывая договор аренды подвала, то ли из сострадания к коту, орущему так, словно с него заживо сдирали шкуру. Я тут же появился. Отправил милицию восвояси. Слава богу, они пока ничего не слышали о кампании по борьбе с взяточничеством, которую развернуло наше правительство. После этого я успокоил жильцов, мысленно матеря и самого маркграфа, и его слуг последними словами. Вскоре кот был благополучно спасен, вырван из рук живодеров, которые в этот момент как раз решали, каким образом лучше приготовить несчастного зверька. Итак, я обеднел на три тысячи долларов, кот вернулся к законному владельцу, а я утром обнаружил в своей шевелюре пару седых волос — в общем, ночь удалась…
