– "Спасибо", – говорил А. И. Коновалов, – "и пожалуйста передайте Коменданту, что Правительство ожидает частых и подробных сообщений".
– "А лучше, если он сам сможет вырваться и явиться к нам", – бросил Терещенко.
Во время этих приказаний я приблизился к двери и открыл ее, и в тот же момент в нее проскользнул поручик Лохвицкий и, поймав за пуговицу жакета А. И.
Коновалова, начал доказывать ему бесполезность дальнейшей борьбы.
Изумленные министры пододвинулись и начали вслушиваться в развиваемую Лохвицким тему.
Мне было досадно и смешно. Взять его за плечи и вывести мне представилось актом довольно грубым по отношению Министров, поэтому я его ущипнул, но он только отмахнулся рукою. Меня это задело, и я объявил, что поручик контужен в голову на фронте, – что соответствовало истине, – и поэтому прошу разрешения его увести. Но мне ответили, что в том, что он говорит, есть интересные данные и поэтому я могу без стеснения его оставить.
"Слушаюсь", – стереотипно ответил я, повернулся и вышел. Выйдя в зал, я снова почувствовал прилив бесконечной слабости от неожиданно для меня родившегося какого-то чувства симпатии к этим людям, в сущности покинутым всеми, на волю волн взыгравшегося рока. "Бедные, как тяжело вам".
– "Господин офицер, господин офицер", – внезапно раздался зов сзади. "Это вас зовут", – сказал мне мой спутник. Я обернулся. Ко мне из кабинета эаседания Правительства большими шагами, быстро приближалась высокая, стройная фигура Пальчинского.
– "Сейчас звонили по телефону из Городской Думы, что общественные деятели, купечество и народ с духовенством во главе идут сюда и скоро должны подойти и освободить Дворец от осады. Передайте это Коменданту Обороны для передачи на баррикады и оповещения всех защитников Дворца", – говорил взволнованно министр. "Подождите, я…" – но его перебили передачей из кабинета приглашения подойти к телефону. "Хорошо, бегу!" – крикнул он, и снова обращаясь ко мне, добавил: – "Вы сами, пожалуйста, тоже распространяйте это.
Это должно поднять дух", – отходя от меня, закончил он отдачу распоряжений.
Это известие о шествии отцов города и духовенства подняло меня. И мне стало удивительно легко. "Это поразительно красиво будет", – говорил я сопровождавшему меня юноше.
Юноша сиял еще больше меня. Но вот Портретная Галлерея, и я, несколько сдержав выражения своей экзальтированности, выбежав на середину Галлереи, прокричал новость юнкерам.
"Ура! Да здравствует Россия!" – закончил я сообщение новости и, под общие, торжественные крики "ура" юнкеров, побежал дальше, останавливаясь перед группами юнкеров и делясь с ними приближающейся радостью.
А в это время снова начала разговаривать с Невы "Аврора".
– "Будьте добры, помогите мне, – говорил мне юноша, оказавшийся офицером-прапорщиком, только на днях приехавшим в отпуск к родителям с фронта и вот сегодня проникнувшим во Дворец, – разделить участь юнкеров и тех сыновей чести, которые служили в армии не из-за двадцатого числа, а в силу уважения к себе, как детям большого, прекрасного народа". "Вы это можете сделать, – убеждал он меня, – предоставьте мне нескольких юнкеров, и я организую вылазки. Позвольте, позвольте – предупредил он готовый было сорваться у меня протест. – Я уже ходил, но один. Я пробрался за баррикады и, вмешавшись у Александровского Сада в толпу осаждающих, бросил три гранаты.
Это же была картинка! Правда, – помогите", – просил юноша.
Но я отказал. Одно дело, грудь на грудь идти, и другое – из-за спины. И среди кого? Рабочих, отуманенных блестящей, как мыльный шар, фантазией… "Нет, – говорил я, – право, невинной крови не надо. Вот, подойдут горожане с духовенством, и это, поверьте, окажется сильнее, чем "Авроры" с их стороны и вылазки такого сорта, как вы предлагаете, с нашей. Оставьте честь метаний бомбы из-за угла господам Савинковым", – урезонивал я горящего жаждою боя прапорщика.
– "Вы правы; я не подумал с этой точки зрения", – согласился со мною юноша.
За беседой мы незаметно достигли поворота корридора в первом этаже к выходу под аркой, где нам снова попалось двое юнкеров и какой-то дворцовый служитель, стоявший прислонившись к стенке и беззаботно курящий махорку, напомнившую мне, что я давно не курил. Я остановился и попросил у него папиросу. Он охотно исполнил мою просьбу, но от денег отказался. Я закурил и пошел дальше, за поворот.
