Поэзия — это летопись лучших и счастливейших мгновений, пережитых счастливейшими и лучшими умами. Мы улавливаем в ней мимолетные отблески мыслей и чувств, порою связанных с известным местом или лицом, иногда относящихся только к нашей внутренней жизни; эти отблески возникают всегда непредвиденно и исчезают помимо нашей воли, но они возвышают душу и несказанно нас восхищают: так что к желанию и сожалениям, которые они по себе оставляют, примешивается радость, — ибо такова их природа. В нас проникает словно некое высшее начало; но движения его подобны полету ветра над морем — следы его изглаживаются наступающей затем тишью, оставаясь запечатленными лишь в волнистой ряби прибрежного песка. Эти и подобные состояния души являются преимущественно уделом людей, одаренных тонкой восприимчивостью и живым воображением; душа настраивается при этом на высокий лад, враждебный всякому низменному желанию. С этим состоянием духа неразрывно связаны добродетель, любовь, патриотизм и дружба: пока оно длится, интересы личности представляются тем, что они есть на самом деле, т. е. атомом по сравнению с космосом. Поэты, как натуры наиболее тонкие, не только подвержены таким состояниям души, но могут окрашивать все свои создания в неуловимые цвета этих неземных сфер; одно слово, одна черта в изображении какой-либо сцены или страсти способны затронуть волшебную струну и воскресить в тех, кто однажды уже испытал подобные чувства, уснувший, остывший и давно похороненный образ прошлого. Поэзия, таким образом, дает бессмертие всему, что есть в мире лучшего и наиболее прекрасного; она запечатлевает мимолетные видения, реющие в поднебесье, и, облекая их в слова или очертания, посылает в мир, как благую и радостную весть, тем, в чьей душе живут подобные же видения, но не находят оттуда выхода во вселенную.
Поэзия не дает погибнуть минутам, когда на человека нисходит божество.
Поэзия дивно преображает все сущее: красоту она делает еще прекраснее, а уродство наделяет красотой. Она сочетает воедино восторг и ужас, печаль и радость, вечность и перемену; под своим легким ярмом она соединяет все, что несоединимо. Она преображает все, к чему прикасается, и каждый предмет, оказавшийся в ее сияющей сфере, подвергается волшебному превращению, чтобы воплотить живущий в ней дух; таинственная алхимия Поэзии обращает в расплавленное золото даже те ядовитые воды, которыми смерть отравляет живущих; она срывает с действительности давно знакомые, приглядевшиеся покровы, и мы созерцаем ее обнаженную спящую красоту, иначе говоря — ее душу.
Все существует постольку, поскольку воспринимается; во всяком случае, для воспринимающего. "Дух сам себе отчизна и в себе из Неба Ад творит, из Ада — Небо".[32] Но Поэзия побеждает проклятие, подчиняющее нас случайным впечатлениям бытия. Разворачивает ли она собственную узорную ткань или срывает темную завесу повседневности с окружающих нас предметов, она всегда творит для нас жизнь внутри нашей жизни. Она переносит нас в мир, по сравнению с которым обыденный мир представляется беспорядочным хаосом. Она воссоздает Вселенную, частицу коей мы составляем, одновременно ее воспринимая; она очищает наш внутренний взор от налета привычности, затемняющего для нас чудо нашего бытия. Она заставляет нас прочувствовать то, что мы воспринимаем, и вообразить то, что мы знаем. Она заново создает мир, уничтоженный в нашем сознании впечатлениями, притупившимися от повторений. Она оправдывает смелые и верные слова Тассо: "Non merita nome di Creatore se non Iddio ed il Poeta" {Никто не заслуживает называться Творцом, кроме Бога и Поэта (итал.).}.
Даруя другим величайшие сокровища мудрости, радости, добродетели и славы, поэт и сам должен быть счастливейшим, лучшим, мудрейшим и наиболее прославленным из людей. Что касается его славы, пусть Время решит, сравнится ли со славой поэта слава какого-либо другого устроителя человеческой жизни.
Что он — мудрейший, счастливейший и лучший уже тем одним, что он поэт, в этом также нет сомнения; величайшие поэты были людьми самой незапятнанной добродетели и самой высокой мудрости, и — если заглянуть в тайники их жизни — также и самыми счастливыми из людей; исключения — касающиеся тех, кто обладал поэтической способностью в высокой, но не в высочайшей степени, — скорее подтверждают это правило, нежели опровергают его. Снизойдем на миг до общераспространенных суждений и, присвоив себе и сочетав в своем лице несовместимые обязанности обвинителя, свидетеля, судьи и исполнителя приговора, решим — без доказательств и судебной процедуры, — что тем, кто "превыше прочих смертных вознесен", случалось вести себя предосудительно.
