Не пугай меня, отче, своим Господом грозным,
Что сидит на престоле парчовом и звёздном,
Не шипи, как змея, и не молви ни слова,
Я оглох в тишине и не слышу,
Я ослеп от свечей, что сверкают сурово,
Мне не верь — про грехи сладко я наболтаю,
Приплету и грехи, что пропахли цветами
И ветрами, и мокнут под дождиком чистым,
И шуршат, словно листья.
Не пугай своим богом —за столом за зелёным
Он сидит и на землю глядит грозным оком,
Мой же Бог — тучкой видится в небе высоком,
Крепким деревом, вставшим над вешним потоком,
Золотой каплей масла, горящей в моторе,
Штормом, что разгулялся в бушующем море,
Звонкой мухой и духом, что сбросил оковы,
Или только что мною придуманным словом.
Небосвод твой свернётся, как в книжке страница
В напечатанных звёздах… Его мне не надо,
Он открыть нас пустыням и безднам стремится —
В миг последний — не скрыться от Божьего взгляда…
Мой — другой, он рубиновый с голубизною,
Солнце в полдень и в полночь горит надо мною,
Средь чудесного страшного света
Блещут медные гривы — резвятся кометы,
Пить от солнца приходят порой они, чтобы
Вновь уйти в свои полные гула чащобы.
Небеса мои — бездна… Небосвод мой глубокий
Отче, пусть же пронзит твоё серое око
До дна… до дна…
Отче! Я не хочу твоего небосклона,
Где лишь гимны святые…
Мой — как льдина, студёный,
В нём — скрутились туманности, будто улитки,
