Она взглянула на него, будто пытаясь защититься, потом лицо ее вдруг окаменело.
— Не пытайся пробудить во мне угрызения совести, Маккензи! У тебя это все равно не получится. Я сделала только то, что должна была сделать. Ты подавлял меня. Ты можешь это понять или нет? Ты слишком многого хотел!
Он недоверчиво взглянул на нее.
— Слишком многого хотел? Что это должно означать?
— Нет смысла вновь возвращаться к старому, — проворчала она.
Ее ответ лишь подстегнул накопившийся в нем гнев.
— Нет смысла обсуждать, да? Ну тогда, по крайней мере, скажи мне вот что. Если ты вдруг с кем-то переспишь, ты докладываешь об этом сразу же или только тогда, когда считаешь, что и твой партнер напишет рапорт?
Ее лицо густо покраснело. Она вопросительно взглянула на него.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты ведь дважды развлекалась в отпуске до того, как мы встретились, не так ли? Один раз ты переспала с Мохаличем, а потом с Георгием Проповым. Личные рапорты, которые ты всякий раз так аккуратно подавала, гласят, что встречи эти служили для удовлетворения исключительно физических потребностей и не имели никакой эмоциональной окраски. Со мной было то же самое?
Лицо Светлы страдальчески исказилось.
— Откуда тебе известно об этих рапортах? — закричала она.
— Неважно. Это сейчас не главное. — Он отвернулся от нее, уставившись на голограф. — Сначала я не переставал думать, что я лишь один из многих, встреченных тобой. Но потом вдруг понял, что о нашей короткой встрече ты рапорта не подала. И тогда я спросил себя, почему ты так поступила. — Он снова повернулся к ней: — Почему ты не подала рапорт о наших отношениях, Светла? Наверное, я заслуживаю хотя бы того, чтобы знать это.
Ее глаза наполнились слезами, она дрожала. Изо всех сил Светла старалась вернуть себе прежнюю уверенность, но была настолько потрясена его словами, что это ей никак не удавалось.
— Ты выкрал копию моего личного дела! — пронзительно закричала она.
— Ну конечно же. После того как ты меня бросила, я очень низко опустился, Светла. Я пил дни и ночи напролет. К счастью, один мой старый друг сжалился надо мной. Он руководил тогда отделом личных дел и тайком сделал по моей просьбе копию твоего дела. Он думал, что это поможет мне лучше понять тебя, почему ты такая. Храни Господь старину Мельхиора!
Казалось, она не слушала его. Ее взгляд был обращен в саму себя. Наконец она смогла мстительно прошептать:
— Кража личных дел карается военным судом, Маккензи! И ты мне заплатишь сполна за это… ты и твой проклятый приятель.
Он схватил ее за плечи, сжав так, что она закричала от боли.
— Слишком поздно, Стоковик! Я все знаю о тебе теперь. Что изменят твои попытки наказать меня! К тому же тебе сначала надо выйти живой из переделки, что нам предстоит. Поэтому прекрати себя оплакивать и займись-ка лучше передатчиком.
Несколько минут они в упор смотрели друг на друга. Затем, оттолкнув ее, он выбежал из лаборатории. Направляясь в рубку, он в который раз вспомнил, как умирал командор Мельхиор несколько месяцев назад, после того как помог ему. Старик был не дурак. Он знал, что обречен и ничем не рисковал. Даже если бы его поймали, он не мучился бы долго. Поэтому, наверное, он не побоялся рискнуть в последний раз в жизни.
Глубоко проникнув в сознание Маккензи, эти мысли наполнили его странным чувством грусти. Наконец-то он понял! В объятиях Светлы Стоковик он обрел покой. Но дружба командора Мельхиора дала ему неизмеримо больше: она возродила его веру в высокую ценность и доброту человеческой жизни.
— Ты спрашивала Светлу о наших взаимоотношениях. Чем вызван подобный интерес? — спросил Шейлу Маккензи, когда они остались одни.
— Я считала это необходимым.
— Объясни, что ты имеешь в виду.
— Обязательно, Мак. Эта операция приобрела очень опасный характер. Поэтому для меня имеет значение все, что так или иначе может повлиять на ее исход. Мне известно, как действует на тебя присутствие лейтенанта Стоковик, но я не знаю, какое воздействие оказывает твое присутствие на нее. Мне представлялось необходимым выяснить, как она может повести себя в различных ситуациях.
