Стена леса уступает место открытой, слегка волнистой равнине. Лишь кое-где видны группы высоких пальм и одиночные деревья с корявыми стволами и темной густой листвой. Из переплетения ветвей на тонких нитях свешиваются крупные плоды, не то гигантские огурцы, не то какие-то колбасы. А кругом море высокой травы: узкие листья, пушистые метелки соцветий, плотный, сплошной ковер, окутывающий пологие склоны холмов. Сколько ни смотрим, никаких диких животных: ни антилоп, ни слонов — ничего.
Останавливаемся — хочется сделать несколько шагов по африканской земле, посмотреть, какая она на ощупь. И вот первый шаг с дороги прямо в зеленую траву, под которой так и чувствуется твердая земля — и никакой земли нет, куда-то проваливаешься, теряешь равновесие, нога сразу уходит в толстый слой отмерших бурых стеблей, под ними хлюпает вода, хочешь еще шагнуть, но колено упирается в высокую, скрытую в ветоши кочку, падаешь, хватаешься за траву, а она режет руки, как ножом. Нет, тут без привычки не походишь! В мокрых ботинках, с порезанными руками выбираемся снова на дорогу. Интересно, как в этой путанице режущих трав прокладывают путь антилопы? Как ходили здесь африканцы, когда не было укатанных дорог и кожаной обуви?
Вот и сумерки, а дорога все тянется и тянется с холма на холм.
Давно уже не попадается селений африканцев, и равнина в сгущающемся вечере кажется неприветливой и недружелюбной. Вдруг впереди несколько огоньков. Еще минута, и видны костры и полукруг хижин. Автомобиль упирается в шлагбаум: граница, дальше начинается национальный парк Мэрчисон-Фоллс.
От полосатой будки отделяется высокая фигура, подходит, заглядывает в машину. Это африканец в форменной фуражке, начальник контрольного поста. Пока он при свете фонарика проверяет наши бумаги, мы смотрим, слушаем. У хижин горят небольшие костры, тенями движутся какие-то фигуры. Изредка и приглушенно доносятся то детский смех, то просто несколько слов на непонятном языке.
Из темноты тянет запахом дыма костра, пахнет по-особому, уютно, как где-нибудь в казахском или осетинском ауле. Чужая, непонятная, незнакомая жизнь рядом с нами; обычный тихий вечер, каких много позади и так же много впереди. И от этого прикосновения к чужой жизни, от ощущения собственной отчужденности чувствуешь вдруг какую-то грусть. Неожиданно и остро хочется домой.
Стемнело окончательно. Мы сворачиваем с шоссе влево по узкой, но хорошо накатанной дорожке. Машина идет совсем тихо, осторожно. Питер включил фары, и мы напряженно смотрим вперед: ждем — вот вспыхнут в ночи глаза какого-нибудь зверя, затопочут копыта, ведь это уже заповедная земля, здесь все возможно. Но навстречу из темноты выплывают только стволы деревьев, потом показывается красный огонек идущего впереди автомобиля, мы перегоняем его.
И снова в свете фар лишь высокая, кажущаяся ослепительно зеленой трава, рельефные стволы деревьев. Наконец, много огней, яркие фонари голубоватого дневного света, деревья исчезают, и уже виден двухэтажный дом, темные автомобили на стоянке, и вот наш фольксваген у освещенных дверей отеля Чоби-Лодж.
В просторном холле — конторка администратора, несколько кресел и столиков с рекламными проспектами, ларек с сувенирами; витрина ярко освещена, за прилавком молоденькая африканка в лиловом платье. Мы подходим к витрине: сумочки и бумажники из зебровой шкуры, деревянные резные фигуры зверей, браслеты из слоновых волос. Здесь же цветные открытки и слайды с животными.
Поздний вечер. За тонкими перилами балкона разлита густая, почти осязаемая чернота. Небо затянуто тучами; ни звездочки. Воздух теплый, влажный, неподвижный, наполнен мелодичным звоном и металлическим тиканьем: в траве поют тысячи сверчков. Пахнет цветами и сыростью, где-то внизу то глуше, то, будто приближаясь, шумит вода на невидимых порогах. Оттуда же несется резкий трескучий хор: может быть, лягушки, а может, какие-то насекомые, мы еще не разбираемся в звуках африканской ночи.
Вдруг хриплый мощный рев точно отодвигает мирный концерт насекомых. Он раздается близко, кажется, совсем рядом, сразу за перилами балкона, он почти осязаем. Кто это, лев? Леопард? Непроизвольно мы подаемся назад, ближе к двери. Но проходящий по веранде служащий отеля бросает равнодушное
