— Голова работает, работает, — сказал Матя, — а потом в ней — щелк — и есть идея! Мы с Александрийским разговаривали. Он меня замучил — зануда отечественной физики. Если бы он не был таким занудой, из него получился бы второй Резерфорд.
— Или маэстро Ферми?
— Нет, маэстро Ферми — любимец богов. Это выше, чем талант.
— Вы его уважаете?
— Я его обожаю. Я расставался с ним, как с недолюбленной девушкой.
— А почему вы уехали?
— Потому что кончился срок моей командировки и для меня оставался лишь один выход — вернуться домой.
— Или?..
Сигареты Мати испускали иностранный аромат. Приятно было нюхать их дым.
— Или изменить родине, — сказал Матя, — что для меня исключено. Да не улыбайтесь, это не от страха. Я вообще не такой трус, как вам кажется.
— А мне не кажется.
— Тем более. Передо мной стояла дилемма — либо остаться за границей, уехать в Америку, куда меня звали, либо же покорно вернуться сюда и снова стать одним из научных работников, имеющих право выезжать на научные конференции в Бухарест или Ригу… Пока кто-то из твоих коллег не сообщит, что ты во сне видел Троцкого…
— И вы выбрали такой путь?
В бильярдную вошел Алмазов, уселся на высокую скамеечку. Между ними был зеленый, очень пустой стол, Алмазов сидел на голову выше.
— А что ему оставалось? — спросил Алмазов, глядя на Лидочку. — Если у него в Москве старая мама и сестра, страдающая последствиями менингита.
Он тоже закурил, у него были папиросы «Казбек», и запах от них был неприятным.
Матя не обиделся на то, что Алмазов подслушивает и выдает его семейные тайны. Он вообще был добродушно настроен и, как большой, красивый, талантливый и даже избалованный жизнью человек, обижался куда труднее, чем люди несчастные и маленькие. В нем была снисходительность к чужим слабостям.
— Подслушивать плохо, Алмазов, — сказал Матя. — Я уединился с прекрасной дамой не для того, чтобы терпеть ваши угрозы.
— А куда вы от меня денетесь, — усмехнулся Алмазов.
— Не думайте, что вы всесильны, — сказал Матя, — вы даже больше слуга, чем я.
— Вы тоже слуга.
— Чей?
— Директора вашего института, например.
— Слуга Якова Ильича? Да вы с ума сошли! Для него такая мысль была бы оскорбительной.
— Вы слуга нашего государства, нашей партии и в конечном счете вы мой слуга, — сказал Алмазов, затягиваясь. Он был одет странно, но никто этой странности не замечал, — на нем был широкий модный пиджак, но брюки галифе и блестящие сапоги.
— Давайте не будем спорить, каждый все равно останется при своем мнении. Мне кажется, что скорее вы мой слуга, Ян Янович, — сказал Матя. — Я вам нужнее, чем вы мне.
— Вы нужны не мне, а нашей родине, — сказал Алмазов.
— Мы договорились обходиться с вами без громких слов.
— Куда от них денешься, Шавло. Кстати, доктор Шавло, сбрейте фашистские усы. Предупреждаю, это для вас плохо кончится.
— Потому и не сбриваю.
— Вы любите Гитлера?
— Не выношу. Но лучше Гитлер, чем некоторые другие.
— Не рискуйте, Шавло.
— Гитлер — борец за права рабочего класса. Вы не читали его работ, комиссар. Не сегодня-завтра мы найдем с ним общий язык!
— Немецкие рабочие во главе с товарищем Тельманом не покладая рук борются с призраком фашистской диктатуры. Фашизм не пройдет!
Лидочка вдруг поняла, что Алмазов не такой умный, как кажется сначала. Что она и другие люди награждают его умом, потому что видят в нем не человека, а представителя страшной организации, а значит, и частицу ума этой организации. И вот когда Алмазов говорит как часть организации, его надо слушать и бояться, но если он вдруг начинает говорить от себя, значит, говорит еще один человек, который боится. И значит, уже не очень умный.
— Все, — сказал Матя, разводя руками, — вы меня убедили, Ян Янович, я готов занять место в одном ряду с товарищем Тельманом и Розой Люксембург.
— Ее убили, — сказал Алмазов.
— Ай-ай-ай, — сказал Матя. — Вы?
— Нет, фашисты… — Алмазов улыбнулся по-мальчишески, взял себя в руки. — Ладно, вы меня поймали, Шавло. Но это случайность, которая только подтверждает общую закономерность. Все равно вы сдадитесь.
— Ни в коем случае. А на что вы претендуете?
Алмазов рассмеялся. Подмигнул Лиде и сказал:
