Заповедная сторона - страница 9

На омуте Островский ловил рыбу обычно с лодки, которую пригонял сверху, от купальни под усадьбой, и привязывал к кольцу в стене мельницы. Но с возрастом долгое сидение в неустойчивой лодке стало-таки его утомлять, и он перешел с удочками на опоясавшую мельницу галерею. Стоять часами драматург тоже не мог — у него болели ноги, застуженные когда-то на похоронах Гоголя, и для него поставили на галерее специальное кресло. Это кресло, с овальной спинкой, подлокотниками и круглым сидением из полосок мягкого рессорного железа, сделали Островскому по его рисунку в конце 1870-х годов здесь же в кузнице. Удобно сидя в нем и забрасывая сверху удочку, Александр Николаевич подчас терял представление о времени, рано выйдя из дома, мог не вернуться к завтраку. Тогда к нему из усадьбы снаряжали посыльного с закуской. Сидение на реке с удочками действовало на Островского исключительно благотворно. «И меня, — писал он в 1880 г., — рыбная ловля и вообще деревня всегда значительно поправляет.» Характерно, что при любом исходе рыбалки драматург приходил в благодушное настроение и никогда не сердился на неумелых партнеров. Так, секретарь драматурга Н. А. Кропачев впервые побывал в Щелыкове в августе 1881 г. «Мы вдвоем тогда удили с лодки рыбу, — вспоминал он. — Рыба брала плохо. Александр Николаевич поймал несколько штук плотвы (по местному — сорога) вершков на пять-шесть, а я одного пескаря. Вообще мне не везло; шелковая леса моей удочки то сматывалась узлами, то захлестывалась в густую осоку или водоросли, что очень не нравилось Александру Николаевичу, и он добродушно ворчал на меня:

— Ну, вот, всю рыбу распугал. Лови тут!

— Незадача! — оправдывался я. — Зато утром каких голавликов штук десять наловил, ростом с вашу плотву.

Александр Николаевич молча улыбался».

На рыбалке, тем не менее, Островский не сосредоточивал все внимание только на поплавках — когда клев был плохой, он был не прочь поговорить, послушать что-нибудь любопытное. Это в свое время описал известный актер Михаил Провович Садовский:

«В конце семидесятых годов в один из моих приездов к Александру Николаевичу в Щелыково мы, по обыкновению, сидели с ним около мельницы с удочками: рыба не клевала; Александр Николаевич был скучен; желая его развлечь, я принялся болтать всякий вздор и как-то незаметно перешел к рассказу о том, как некоторый бедный человек от нужды поступил в дикие. Пока я фантазировал на все лады, Александр Николаевич не спускал с меня своих ласково-смеющихся глаз и, когда я кончил фантастическое повествование, он взял с меня слово непременно написать этот рассказ».

Но и для творческого процесса самого Островского рыбная ловля на щелыковской мельнице имела значение далеко не маловажное. Об этом красочно повествует его брат Петр Николаевич Островский, ближайший литературный советник и помощник драматурга: «У брата ничего подобного не было — никакой записной книжки, никаких заметок… Сюжет, сценарий, действующие лица, их язык — все сидело полностью внутри до самого написания пьесы… Весь этот важнейший подготовительный процесс задуманной пьесы протекал обыкновенно у Александра Николаевича во время летнего отдыха в его любимом Щелыкове. Там, пока Александр Николаевич часами сидел на берегу реки, с удочкой в руке, пьеса вынашивалась, тщательно обдумывалась и переду-мывались ее мельчайшие подробности… Сижу я как-то раз возле него на траве, читаю что-то — вижу, сильно хмурится мой Александр Николаевич.

— Ну, что, — спрашиваю, — как пьеса?

— Да что, пьеса почти готова… да вот концы не сходятся! — отвечает он, вздыхая.»

Здесь, у тихого омута, вероятно, обдумывались и «Лес», и «Волки и овцы», и «Бесприданница» — все пьесы, над которыми Островский работал в Щелыкове. Иногда он с рыбалки, занеся в чулан удочки, проходил прямо в кабинет и склонялся над бумагой…

Ныне вместо глубокого омута на месте бывшей мельницы Тарасихи разлилась мелкая заводь. Плотина перенесена ниже по течению и ничем не напоминает старую. И только большой мельничный жернов на островке, хорошо видимый летом с дороги, обозначает место, где долгие часы сидел с удочкой в руках, размышляя над своими пьесами, драматург Островский.