Лобаново, что на Сендеге, — деревушка небольшая. И то в последние десятилетия выросла она вдвое за счет московских дачников, которые облюбовали для отдыха это красивое место, а при Островских Лобановка, как они чаще именовали селение, насчитывала всего восемь изб. От нее до Щелыкова ровно верста, и все полем. Нынче поле называется «Лобановским», обрабатывается соседним колхозом, и объездная дорога к Дому творчества делит его пополам. А в прошлом веке поле принадлежало Островским, и проселочные дороги расчленяли его на три части. Часть поля засевалась зерновыми, другая — травами или горохом, а последняя треть сдавалась в аренду лобановским крестьянам.
Поле лежит прямо за щелыковским парком, к северу от него, и хорошо видно из окон щелыковского дома. Александр Николаевич, когда хотел побывать в Субботине, обходил поле стороной, справа, а когда направлялся в Лобаново, пересекал его поперек, там, где тропинка бежала вдоль ряда частых берез или «гривы», протянувшейся от щелыковского проселка до самой деревни.
У южной кромки поля, за проселком и прямо против усадебных ворот стоял огромный амбар. Он был рубленый, двухэтажный, с галереями вокруг каждого этажа, разделенного на восемь отсеков, — последний из двух кутузовских хлебных амбаров, сооруженных в XVIII в. (В 1928 г. амбар перенесли на территорию дома отдыха и переоборудовали в жилой корпус, именуемый по-французски «шале»). За амбаром вдоль всего поля тянулась жердяная изгородь.
Александр Николаевич был типичный горожанин, более того — столичный житель. Только на пятом десятке лет, став владельцем усадьбы, он соприкоснулся вплотную с сельским хозяйством. Поначалу Островский наивно надеялся превратить Щелыково в доходное имение, вести собственную запашку. Местом, где ему учиться хозяйствовать, драматург как раз и избрал поле перед усадьбой. Оно и поблизости, и все там знакомо, и приказчик для подсказки рядом, и сельскохозяйственные строения здесь же. И в августе 1870 г. Александр Николаевич не без гордости сообщает Бурдину: «… за уборкой и за молотьбой надо присмотреть самому». Увы, скоро Островский убедился, что хозяин он никакой. Проверить, как добросовестно выполняются назначенные работы, он, по незнанию, не умел, прикрикнуть на нерадивого работника у него не хватало духу. Хозяйство стало приносить чистый убыток и отнимать массу времени. Александр Николаевич все чаще всякие дела по имению перекладывает на Марью Васильевну. Та было загорелась, вошла в роль, но амплуа помещицы ей, недавней воспитаннице Московского театрального училища, тоже не вполне удалось, и она столь же быстро остыла. Единственное, о чем она постоянно пеклась, была борьба с потравами. Поле подходило к самой околице Лобанова, и тамошние жители частенько выпускали на него свой скот, и по беспечности и надеясь на ведомую доброту владельцев усадьбы. «Часто, — вспоминает современница-крестьянка, — случалось и так: попадет лобановская скотина в поле или на луг к Островским, Марья Васильевна тут же отдаст распоряжение загнать на двор заблудившуюся корову или лошадь. Придут в усадьбу лобановские мужики, снимут шапки и стоят да кланяются перед Марьей Васильевной:
— Матушка, барыня, вызволь нашу скотину… выгона маленькие, пастушонко плохой, не доглядел.
А Островская ответит:
— Этак вы у меня все луга стравите, мужики! Выйдет на шум и Александр Николаевич, послушает, поглядит на мужиков и скажет тихо так, вежливо обращаясь к жене:
— Выдайте, матушка Марья Васильевна, скотину мужикам».
Махнув рукой с 1870 годов на усадебное хозяйство, Островский, однако, по-прежнему считал своей даже мужской обязанностью присматривать за обмолотом хлеба. К тому же его зрелищно захватывала дружная работа на току мужиков и баб, нравилось ходить меж куч золотистого зерна, вступать в вороха мягкой соломы. Вдобавок и рига была рядом, метрах в пятистах от усадьбы, у восточной границы поля.
Щелыковское лето 1884 года складывалось для драматурга благоприятно. Ловилась в речках рыба, навеща-ли друзья, стояла солнечная сухая погода, позволившая рано кончить уборку хлебов. И еще на редкость успешно подвигалась работа над пьесой «Не от мира сего», которую он обещал написать к бенефису своей любимой актрисы Пелагеи Стрепетовой.
