Боже мой! Что за сделка! К чему было радоваться аресту Блонди? Я положительно попал из огня да в полымя. Я решил сделать заявление господину Анри, начальнику охранной полиции в префектуре, и отправился к нему. Описав ему свое положение, я объявил, что если мне разрешат жить в Париже, то я готов сообщить множество важных сведений о беглых каторжниках. Господин Анри принял меня довольно благосклонно, но, подумав минуту, ответил, что не может принять на себя никаких обязательств на мой счет.
«Это не мешает вам обо всем мне сообщить, — продолжал он, — мы обсудим, заслуживают ли ваши сведения внимания, и тогда, может быть…» — «Ради бога, — перебил я, — без недоговоренностей — это подвергает опасности мою жизнь. Вы не имеете понятия, на что способны люди, которых я намерен вам выдать, и если мне придется вернуться на галеры, после того как станет известно, что я имел сношения с полицией, то я погиб». — «В таком случае об этом говорить не стоит». И он отпустил меня, не спросив даже моего имени.
Неудача привела меня в отчаяние. Сен-Жермен не преминет вернуться и заставит меня сдержать слово. Что мне было делать? Должен ли я предупредить ту особу, которую мы условились ограбить? Если бы представилась какая-либо возможность избежать участия в деле — тогда было бы не так опасно предупредить жертву. Но я обещал свое содействие, а потому ждал дальнейших событий как смертного приговора. Прошла неделя, две, три в беспрерывной тревоге. По прошествии этого времени я вздохнул свободнее; через два месяца я успокоился, полагая, что Сен-Жермена где-нибудь арестовали, как и двух его товарищей. Аннета горячо молилась. Минуты спокойствия были очень непродолжительны — они предшествовали катастрофе, решившей мою судьбу.
Третьего мая 1809 года, на рассвете, я был внезапно разбужен стуком во входную дверь лавки. Я быстро сошел вниз, чтобы узнать, в чем дело, и уже намеревался снять засов, как вдруг услышал слова: «Он малый здоровенный, надо принять меры предосторожности!» Конечно, я больше не сомневался в том, что значит этот ранний визит, и поспешно побежал назад, в свою комнату. Аннета уже успела узнать об угрожавшей мне опасности; она открыла окно и завела разговор с полицейскими, я в одной рубашке взлетел по черной лестнице на верхние этажи. Добравшись до четвертого и найдя незапертую дверь, я вошел и осмотрелся — ни души. В нише стояла кровать, покрытая обрывком полинялого малинового штофа. Убежденный, что лестница уже охраняется внизу, я спрятался под матрасы. Едва я успел примоститься, как в комнату кто-то вошел, и я по голосу узнал мальчика, некоего Фоссе, отец которого, по ремеслу медник, лежал в соседней комнате. Завязался следующий разговор:
Сцена первая
Отец, мать и сын
Сын. Знаешь, батюшка, ведь портного нашего ищут… арестовать хотят. Весь дом переполошился… Слышишь звонок?.. Вот теперь они позвонили к часовщику.
Мать. Ну и пускай себе звонят, тебе какое дело, не суй свой нос куда не надо. (К мужу) А ты изволь одеться, того и гляди сюда влезут.
Отец (позевывая и, вероятно, протирая глаза). Черт бы их подрал! Чего они хотят от портного-то?
Сын. Не знаю, только их там целая ватага: и полицейские, и жандармы, и комиссар с ними.
Отец. Может быть, из-за какого-нибудь вздора кашу заварили.
Мать. Ну, чем он мог провиниться, этот портной!
Отец. Чем?.. А вот чем. Он сукном ведь торгует, так, верно, товар английский продавал.
Мать. Ты смеешься, что ли? Разве из-за этого стали бы арестовывать?.. Боже мой! Ах он, горемычный! Такие разве бывают преступники? Так и спрятала бы его к себе в карман.
Отец. А ведь он малый здоровенный, наш портной-то!
Мать. Все равно, я спрятала бы. Пусть бы пришел сюда. Помнишь дезертира?..
Отец. Тсс… Они идут сюда.
Сцена вторая
Те же, комиссар, жандармы, полицейские
В это время комиссар и его молодцы, обыскав весь дом сверху донизу, пришли, наконец, на четвертый этаж.
Комиссар. А, дверь отворена. Прошу прощения, что тревожу вас, но это в интересах общества… Ваш сосед был ужасным злодеем, способным убить отца с матерью.
Жена. Неужели месье Видок?
