Теперь все немного по другому, по новой историографии, Болгарию от турок освободила не только Россия, но и Польша, Литва и Финляндия, так как эти страны входили в Российскую империю. Среди части болгар теперь модны русофобские настроения.
Так, на ФБ читал пост одного болгарина, злорадствующего, что во время Второй мировой войны красноармейцы в его стране нашли цистерну с этиловым спиртом, стали пить его и, естественно, отравились. Печально, но этот пост с восторгом перепечатывали некоторые российские «либералы».
Здесь, в США, я встречаю довольно много молодых болгар. Общаться приходится по-английски, так как по-русски они не говорят. Да и любви к России у них уже нет, Запад им ближе и понятней. Немного обидно. Иногда даже думаю: а может, и не так уж не права была русская старушка в Софии?
Летом 1989 г. я путешествовал автостопом по ГДР. По молодости я считал жизнь в гостиницах «глупым буржуазным излишеством» и ночевал в кемпингах, а часто даже в городских парках. Попасть в полицию я не боялся, так как немецкий студент, с котором я познакомился в поезде «Москва — Берлин», обрисовал мне ситуацию предельно ясно: «У нас хорошая страна. Ну допустим даже, что тебя полиция обнаружила ночующим в парке. Что, сразу штраф в 100 марок?! Конечно же, нет! Сначала полиция просто сделает предупреждение».
Увы, один конфликт с полицией у меня все-таки случился. В те дни железнодорожные билеты на поезда в Западную Европу купить из-за дефицита было просто невозможно, и толпы поляков (уж не помню, что они делали в Берлине) брали поезда штурмом.
Полиция пыталась этому препятствовать и гоняла их с платформы. Как-то под такую «раздачу» попал и я (хотя у меня как раз был билет). Полицейский что-то очень грубым тоном сказал мне по-немецки и показал знаками, чтобы я убирался. Я, так как твердо знал, что не совершаю ничего незаконного, ему не подчинился. Тогда он схватил меня за грудки и стал орать. Я дико возмутился и пошел «качать права» в полицейский участок.
Там с трудом нашли полицейского, говорящего по-английски, и с помощью этого переводчика меня выслушал начальник полицейского участка. Он мне объяснил, что меня приняли за поляка, и извинился за поведение своего подчиненного. Я потребовал, чтобы оскорбивший меня полицейский извинился лично.
— Но он же не говорит по-английски!
— Пусть извиняется по-немецки!
Позвали моего обидчика, и он извиняющимся тоном что-то сказал по-немецки. Впрочем, это был мой единственный конфликт в Германии.
Относились ко мне немцы очень радушно. Соседи в кемпинге угощали меня сардельками с пивом, хозяева часто отказывались брать деньги за проживание, а если я начинал настаивать, то просто убегали. Подвозили меня тоже очень охотно.
Единственной проблемой была коммуникация. В отличие от западных немцев, гэдээровцы практически не говорили по-английски. Но, пусть и на уровне жестов, все встречные немцы говорили со мной на одну тему: они восхищались переменами в СССР и с горечью говорили, что «Дойчланд шлафн» («Германия спит»). Я уже тогда подозревал, что если там много людей не хотят спать, то пробуждение очень близко.
И вот спустя всего полгода я уже из Союза наблюдал крушение Берлинской стены. Я очень переживал, что не застал этого судьбоносного события, и вдруг на одном из обломков сокрушенной преграды увидел надпись «Rotar» (моя фамилия встречается в некоторых европейских странах). Меня охватило мистическое чувство: пусть я уехал из ГДР слишком рано, но все равно сумел поучаствовать в немецкой революции.
