Я спешу за ними, чтобы не отстать.
Из дома вышла женщина: «Откуда идешь?» Вынесла мне хлеба и квасу. Идти дальше не могу. Ноги стали как колоды.
Доплелась до какого-то двора, перелезла через забор и вижу загороженный досками сарай. Забралась и молюсь Богу: «Лишь бы не нашли». Идти не могу, ноги не двигаются, застыли, как колоды.
Вдруг из дома выходит пухлая женщина, чужая, не из наших мест, и с собакой. Я сама не своя, что, если собака меня заметит. Боюсь теперь людей, никому не верю.
Однако меня никто не заметил. Как только стало светать, пошла потихоньку дальше, да так и добрела до нашей станицы. А своих-то людей нигде и не вижу. Всё чужие, не знаю кто, то ли русские, то ли белорусы. Кто они? Да, возможно, семьи той армии (РЕКАКА), которая забирала все наши вещи и нас выселяла.
Дошла до дома маминого брата. Стучу. Спрашиваю: «Где Сергей?» — «Такого здесь нет», — был грубый ответ, и дверь захлопнули.
Иду к маминому дому, большой, хороший, каменный, в 14-м году построенный. Двери и окна в доме настежь открыты. Значит, люди живут, и то чужие. Подойти побоялась и решила пойти к младшей сестре.
Всё закрыто и тихо. Постучала. Никто не ответил и не открыл. Решила влезть в окно, чтобы посмотреть, лежат ли еще вещи сестры в хате. Сперва не вижу, а затем слышу чей-то слабый голос. На полу лежит восьмилетняя дочка моей младшей сестры, Еличка. Слабенькая такая, то ли от болезни, то ли от голода. Узнала меня, я спрашиваю, где мама. «Ушла на колхоз работать. За 15 верст отсюда. Она каждую ночь приходит меня кормить, а дают ей только жменьку проса». Еличка потом так и умерла и хотела, чтобы я осталась, да я не могла. Ночью пришла сестра и начала рассказывать. Всех, говорит, наших замучили, никого не осталось. Окружили армией, весь скот, продукты и вещи забрали, никого не выпускали, и так люди поумирали с голоду. Мои дети тоже все умерли, кто заболел, кто с голоду. Сижу и плачу, а надо уходить, комсомольцы поймают, снова засадят. Пошла все же посмотреть свой сад. А сад у нас был большой, красивый, много фруктовых деревьев, черешни, вишни. А сейчас они все в цвету, запах чудный, а я хожу и плачу. Вдруг меня кто-то хватает сзади за руки. Два высоких красноармейца (РЕКАКА), и хотели тут же убить, и говорят: «Видишь, под тем деревом закопано уже 50 человек, и тебя туда же положим».
Я стала плакать и просить: «Отпустите, хотела только дом свой увидеть, никогда не приду больше в эти места, сколько жить буду — не приду». Пустили. Уходить надо, и то ночью, чтобы не увидели. Но куда? Одна кума сказала мне, что в 60 верстах отсюда находится немецкая концессия и там можно получить работу, не имея паспорта. Паспорта ведь мне не дали. А тут вдруг встречаю дочь маминого двоюродного брата. Молодая, а такая страшная, вся черная, как земля. Увидела меня, испугалась и говорит: «Уходи отсюда. Все мы тут погибли».
Добрались мы до концессии. Уже было поздно. А где же, Господи, ночевать? Видим, стоит пустой грузовик, залезли туда. Переспали и на другой день встали в очередь просить работы.
Но кто же даст мне работу? Вид-то у меня какой? Вся распухшая от голода, ноги как колоды, живот огромный. «Помирать тебе, девка, надо, а не работать».
— А что же мне делать, Господи?
На земле, смотрю, яблоки. Рабочие проходят, яблоки покупают. Спросила одну старушку: «Бабушка, а где Казанский базар? А до утра можно мне у тебя пересидеть?». Она пустила и хлеба дала. Спасибо, а то есть нечего, обуться не во что.
«Бабушка, — говорю, — пойду на базар, продам юбку и куплю яблоки». Яблоки продала, от кого получила деньги, от кого паек, талон на обед. Пошла в столовую, там поела.
А затем когда в грузовике, когда у бабушки переночую, в конце концов взяли на работу.
Да недолго продолжалась моя работа. В конце 34 года Советы забрали концессию и сказали, что надо получать паспорта по месту рождения. Делать нечего, отправилась в свою станицу, очередь стоит огромная, тысячи людей, а выдают в сельсовете только по ночам. Так я ходила две недели, пока до меня не дошла очередь. А секретарь — зверь, не человек. Смотрит на бумаги, на мое метрическое свидетельство и молчит. А там написано, что венчалась в Тихоновской церкви (не советской). И я молчу. Помолчал он, помолчал, да так паспорта и не выдал.
