Таковы были, по воспоминаниям ушаковцев, доводы Анны Мартиниановны на уровне дипломатической переписки с родной советской властью. Она была непоколебимо убеждена, что для тех, кто в обкоме и облисполкоме внимательно читает письма трудящихся, нет и не может быть более ясных, веских и неопровержимых доводов. Только беда, что кругом леса, что дороги плохи, что обыденкой добраться до них и просто разъяснить все словами очень-очень трудно, а на письма почему-то все нет ответа. Надо думать, не доходят до настоящего начальства Анечкины каракули; поди, перехватывают лихие люди эти грамотки где-то по дороге. Бабуси и сегодня тому упорному молчанию чудятся. Впрочем, не забудем, что в те же годы, когда писала Мартьяниха, костромичи, вятичи и прочих мест люди еще больше удивлялись молчанию всесоюзного старосты дедушки Калинина, такого своего, простого и близкого, такого неизменно доброго и улыбчивого, которого тысячи телеграмм и писем, сотни ходоков со всех концов России молили не взрывать соборы, пощадить церкви. Правда, пропажа самих ходоков мало кого удивляла, просто предпочитали отводить глаза и молчать.
Еще живее и охотнее рассказывают ушаковцы, как на практике, а не в писаниях и словопрениях отстаивала Мартьяниха перед советской властью неотъемлемые конституционные права верующих. Когда председатель сельсовета прямо посреди села или у ворот церковной ограды приступал с грозным требованием "по постановлению советской власти и местных органов сей момент сдать ключи от церкви для выполнения директив центра с целью ликвидации последних остатков безграмотности и пережитков буржуазного прошлого в сознании людей" (говорят, председатель всегда зачитывал все свои речи по одной и той же бумажке), Мартьяниха не заботилась даже дослушать его до конца и неизменно показывала ему грязный кукиш, что в деревне считают
верхом неприличия и тяжким оскорблением: "Накось тебе ключи от божьего храма, Кузька. Поди отсюда и больше к нам не ходи, Ирод поганый, а то огрею чем под руку". Кузька, конечно, легко мог вломиться в храм во время службы, мог найти на смутьянку управу, мог позвать милиционера и отнять ключи силой, а бабку отправить под конвоем на попутной телеге, а то и пешком в район или, совсем обозлившись, проявить бдительность и заявить "куда следует" о возникновении в Ушакове вредительского центра. Да вот не вломился, не позвал, не донес почему-то. Чужая душа — Потемки, одному Богу ее судить. Даже душу "поганого Ирода" Кузьки.
Сегодня, в 1991 году, я служу Божественную Литургию в Смоленском храме, избежавшем осквернения и разорения, и на каждой проскомидии вынимаю частицу из заупокойной просфоры сначала за исповедника иерея Александра, настоятеля "свята-го храма сего", что похоронен здесь же, у алтаря, под окошком, где жертвенник, потом за Мартьяниху — рабу Божию Анну, ктитора "святаго храма сего", потом за Кузьку — раба Божьего Коему, председателя сельсовета, Ирода поганого, который, поди, и крест свой нательный разве что в сундуке или комоде держал. Но все они действием или бездействием сохранили святой храм сей. Священник — в концлагере, тюрьме и ссылке, Анна и Косма — здесь. Каждому из них был дан от Бога свой талант и свой крест, от дел своих они оправдаются и от дел своих осудятся. Но я никак не могу забыть, что не отправили Мартьяниху по этапу, что храм уцелел, что иконостас не порушили, что обструганные иконы -не пошли на комоды и ульи, как в соседних селах, а только кирпичную ограду церковную свои же ушаковские мужики разбили и на овины да на печи в банях растащили: не пропадать же такому добру, в самом деле. Только, клянутся ушаковцы, сгорели водночасье все те бани до единой у хозяйственных мужичков. Ну «колокола, как везде, те же местные мужички, уже без всякой себе корысти, с колокольни сбросили, угол паперти сокрушив. Пусть и этих "богоносцев", повторю, судит Бог.
Сохранить-то храм сохранили, да только веру отеческую, веру православную сберечь не смогли. Умалилась она в Ушакове и усохла, как и во всех прочих наших городах и селах; ушла куда-то на задворки нашей жизни, в лучшем случае переместилась в сферу этики и этнографии. Православие в костромской деревне *- не Повседневный быт, а экзотика, даже перекреститься и прочитать
