Особая черта французских городских и окологородских видов — укрепления, возведенные по чертежам Вобана. Они вездесущи — вплоть до Лазурного берега. Созидательная энергия и работоспособность этого человека достойны преклонения. Те, кто читал его сочинения, о них отзываются с величайшим почтением. Он один из подлинных героев эпохи, носящей имя Людовика XIV. Его сердце — по причудливости французских идей — было перенесено в Париж, хотя захоронен он был рядом с замком, которого удостоился за свои заслуги. Chateau de Bazoches-du-Morvan до сих пор во владении его потомков. Туда можно попасть, если приехать утром. А это не трудно, если остановиться на ночь в Везле — одном из самых замечательных мест во всей Франции. Архитектура мирного замка Вобана безупречна, а окрестности его таковы, что их редких обитателей я почитаю за любимцев бессмертных богов. Приятно сознавать, что в Петербурге меня ждет бутылочка доброго бургундского из cuvée du Maréchal de Vauban. За весь прошлый год я так и не решился ее открыть. Надо бы выяснить, какого числа маршал родился.
Вообще же о французских винах или сырах я не скажу ничего — слишком много людей разбирается в этом лучше меня. Французский луковый суп мне, честно говоря, лучше знаком по американским, нежели местным ресторанам, да и вообще о французской кухне написаны собрания сочинений, к которым я вас и отсылаю.
По мере того как я узнавал Францию, во мне росло чувство недоумения: почему помыслы французов в такой степени сходятся на Париже? Не то чтобы провинциальные достопримечательности находились в пренебрежении. Скажем, виды, знакомые по картинам Ван Гога или Клода Моне, безусловно, входят в их перечень. Благодаря местным открыткам вы установите, что Grand Hotel в Кабурге все еще выглядит так же, как во времена Пруста. В Страсбурге я сфотографировался на фоне дома, в котором жил Фюстель де Куланж. Однако предполагается, что все по-настоящему важное сосредоточено в Париже. Кто спорит — великий город. Пожалуй, на воображаемом конкурсе miss capital city Париж по совокупности своих красот и достоинств обойдет и Рим, и Петербург, и Вену с Будапештом, и Лондон, и Стокгольм — но все-таки: часто ли вы видели во французском кино Лион, Дижон или Реймс, Лилль, Тулузу или Нант? Только Париж или сельскую местность, да иногда Марсель в фильмах о полицейских.
Я как-то беседовал о такого рода вещах с Андре Фурманном и в особенности допытывался у него, почему он не ездит во Францию, живя всего в двух часах от границы. Он сказал, что, в отличие от меня, не любит мотаться по дорогам, и затем, помолчав, прибавил: «Французы — странные люди».
Несколько соображений препятствуют мне солидаризоваться с утверждением моего немецкого друга.
Во-первых, священные принципы политической вежливости.
Во-вторых — что я, собственно, знаю о французах? (Не то чтобы я не пытался их узнать. В Париже я даже отправился поглазеть на массовую манифестацию — ведь французы, как мне казалось, обожают протестовать. Например, водитель такси в Лилле, куда я приехал не на машине, а на поезде, отказался везти меня в отель, так и заявив: «Протестую! Здесь и пешком дойти недалеко». Поэтому я и решил, что характер французской нации, возможно, откроется мне во время массовой акции протеста. Точные сведения, где и когда будут возмущаться действиями правительства, я получил от стражей порядка, отправлявшихся к месту событий. На Площади Республики, куда я пришел, народу было великое множество, и он все прибывал, и теснился, и кто-то куда-то протискивался, и профсоюзные колонны под бой барабанов вливались в ряды, и две поджарые пенсионерки — одна с рюкзачком на плечах, другая с красным флагом в руках — на моих глазах перелезли через ограду. При этом светило весеннее солнышко, отовсюду раздавалась музыка — от джаза до дискотеки, продавались горячие сосиски, никто не был зол, сердит или угрюм, над головами возвышались нарядные шары с обозначением того или иного профсоюзного объединения — словом, не классовая битва, а народное гуляние, разве детей забыли привести. Я покидал Площадь Республики воодушевленным, но озадаченным.)
