— Хорошо. Ограничимся получением документа. В это время
зазвонил телефон. Отец Иннокентий неторопливо взял трубку.
— Добрый день. Благословите, владыка, — без заискивания, с
достоинством произнес он. — Так, всякая рутина. Никаких серьезных вопросов.
Отец Иоанн? — Брови епархиального секретаря в невольном удивлении поднялись кверху.
— Здесь. У меня. Хорошо. Хорошо. Благословите.
Епархиальный секретарь не спеша положил трубку и, выдержав
паузу, холодно произнес:
— Поедете к владыке на дачу. Епархиальный шофер вас отвезет.
— А затем сухо и резко добавил: — Я не прощаюсь. Вам еще предстоит вернуться ко
мне за назначением.
Дача архиепископа находилась в зеленом пригороде. Туда вела
прекрасная асфальтированная дорога. По обеим ее сторонам тянулись глухие
высокие заборы. Чуть ли не через каждые двести метров — милицейские посты. За
заборами — скрытые соснами виллы отцов города. И среди них — дача архиерея
Русской Православной Церкви. Пусть «развертывается и углубляется» атеистическая
пропаганда и ведется «непримиримая идеологическая борьба», на уровне истеблишмента
материализм и религия прекрасно уживаются друг с другом. Парадокс? Как знать...
Машина свернула с дороги и подъехала к мощным тесовым
воротам. Такие были, наверно, у древнерусских городов и острогов. Около ворот
находилась будка. Из нее вышел милиционер и отдал нам честь. Вот чудеса! Да,
чудеса чудесами, а ходоков к архиепископу он, пожалуй, не пропустил бы...
Ворота бесшумно открылись. Я сначала подумал, что сработала
электроника. Нет, их с помощью лебедки открыл благообразный старичок — привратник.
Он в пояс поклонился — не мне, вряд ли он мог видеть меня через затемненное
стекло лимузина, — поклонился машине.
Мы подъехали к двухэтажному особняку. Молодой человек в подряснике
проворно подошел к автомобилю, открыл дверцу и сделал вид, что помогает мне
выбраться из блестящего чудища двадцатого века. Он пригласил меня в дом.
* * *
Гостиная, в которой я очутился, напоминала скорее дворцовую
залу аристократа XVIII века. Глядя на архиерейский дом снаружи, его правильнее
было бы назвать дворцом, и все-таки помпезная роскошь интерьера оказалась для
меня неожиданной. Позолота, огромные зеркала, старинные гобелены и картины в
массивных резных рамах, расписной потолок, ослепительный узорный паркет,
фарфоровый камин, развешанные по стенам тарелочки и веера... Все это
представляло собой разительный контраст с миром, из которого явился я. Немного
ошарашенный, я не сразу заметил вошедшего в зал архиепископа. Он направлялся ко
мне легкой, быстрой походкой. Архиепископ был в одном подряснике, без панагии,
это обстоятельство и необычная процедура приема, по-видимому, свидетельствовали
о его желании побеседовать со мной неофициально и доверительно. И это сразу же
насторожило меня.
— Отец Иоанн, рад вас видеть, — произнес он с такой
естественной доброжелательностью, что я несколько растерялся. Во всяком случае
после злоключений, которые обрушились на меня в последние месяцы, рассчитывать
на это не приходилось.
Архиепископ благословил меня. Его умные, проницательные
глаза, казалось, читали мои мысли. Но он не стал уверять меня в том, что
действительно рад меня видеть. Он сказал:
— Мы с вами уже встречались... на богословских собеседованиях
в академии, на конференции в Ленинграде. Там на меня очень хорошее впечатление
произвел Ваш доклад. И вот Господь снова благословил нам встретиться... Как вы
хотите: мы посидим здесь или, может быть, погуляем по саду? Вы не очень устали?
— Я совершенно не устал, владыка.
— Вот и прекрасно. Тогда мы погуляем, а в это время нам
приготовят трапезу.
Мы вышли в сад и некоторое время молча шли по аллее. Терпкий,
пьянящий сосновый воздух, благоухающие цветы, шелест листвы и щебетание птиц.
Ни один резкий посторонний звук не нарушал благодатного покоя этого отрешенного
от мира уголка земли.
Архиепископ почувствовал мое состояние.
— Золотая клетка, — мрачно произнес он. — Эта глухая тесовая
стена, эти ворота и милиция возле них, соглядатаи внутри дома создают невыносимое
ощущение того, что я являюсь здесь узником.
