И впредь несокрушимо будем стоять на страже великих завоеваний Октября!
И эта надпись не вызывала никакого внутреннего протеста и недоумения. Никому тогда и в голову не приходило, насколько нелеп, несуразен и откровенно глумлив и антипатриотичен этот лозунг. Ведь согласно ему получалось, что наше национальное достояние, ценности, культура, традиции, всё, что народ защищает от иноземных захватчиков, не создавалось народом в течение долгих веков исторического развития, а было завоевано в октябре семнадцатого года.
Вот так: ничего не было, а потом вдруг… рррраз, и на тебе! Взяли и завоевали! Кто завоевал? Что завоевали? Да какая разница! Просто, создавать самим что-то хорошее — это долго, гораздо проще взять и завоевать.
Аристотель не зря говорил о тленности вещей и вечности и неуничтожимости природы. Самые мощные, самые незыблемые природные объекты рушатся, ветшают, исчезают без следа, как будто их и не было. И в то же время неуловимое ничто, появившееся ниоткуда, становится зримым, вещным, осязаемым, набирает силу и начинает определять порядок вещей в течение значительного времени, пока в свою очередь не придет в упадок и не исчезнет под натиском новых сил, которые тоже незаметно взялись неизвестно откуда.
В обществе происходит примерно то же самое.
Так уж как-то получилось, что кто-то, кто раньше был ничем, неожиданно очень сильно захотел стать всем и в одночасье завоевал наше национальное достояние у тех, кто его хранил и приумножал, и сделал с ним то, что завоеватели обычно делают с добычей в завоеванной стороне, будь то золото, драгоценные камни, ковры, дворцы, юные девственницы и так далее. Национальное достояние завоеватели, разумеется, стали считать своей неотъемлемой собственностью, с которой они делали всё что хотели. А та первоначальная стойкость, с которой национальная культура переживала постоянное и непрекращающееся насилие над ней, вероятно, дала завоевателям повод считать ее несокрушимой, неистощимой и неиссякаемой.
Официальная пропаганда внушала нам, что этот порядок вещей сложился на вечные времена, и мы верили ей, пока жизнь не заставила каждого из нас убедиться лично, что пропаганда и правда — это веши, не имеющее друг с другом ничего общего, что ничего вечного в природе не бывает, и что каждому безобразию положен свой предел.
Еще совсем недавно слова типа «несокрушимый», "неистощимый", «неиссякаемый», "неотъемлемый", «непоколебимый» были составной частью могучей государственной идеологии, созданной потомками завоевателей. А вот поди ж ты — прошло совсем немного времени, и умерла в одночасье целая эпоха, вместе с ее идеологией и официальным словоупотреблением. И дух наш, как выяснилось, вполне сокрушимый и поколебимый, и силы у народа довольно-таки истощимые, и ресурсы иссякаемые, и завоевания Октября на поверку оказались очень даже отъемлемой частью жизни нашей страны. Советская держава, ее образ жизни, идеология — всё, что представлялось таким незыблемым, оказалось очень даже зыблемым, и в одно прекрасное время расползлось и рухнуло, как трухлявый пень. Впрочем, еще никому из завоевателей завоеванное впрок не пошло, и история наших отечественных завоевателей вполне типична как любая история нашествия термитов на плантацию — пришли толпой, всех подряд перекусали, а потом, в конце концов, и сами передохли.
Но несмотря на всё случившееся, советская история, до ее вступления в брежневско-маразматическую застойную стадию, до сих пор представляется мне истинно величественной историей, гораздо более величественной, чем история любого другого государства. Она прокатывалась по одной шестой части суши как цунами, сметая всё на своем пути и не щадя никого и ничего, и наконец настал момент, когда энергия этой гигантской волны иссякла. Вода, смешанная с кровью, впиталась в землю, и наверху остались лишь причудливые исполинские обломки и вонючий мусор.
Куда что подевалось?… Как пришли мы к этим ужасным обломкам? Может, и не было ничего великого в нашем прошлом? Может быть, все это только нам приснилось? Да нет, было, черт возьми…
