В полёте несколько наших «крутых» соотечественников напились до безобразия, не переставая жали на кнопку вызова стюардессы и требовали от стюардессы-француженки, чтобы она бросила пассажиров, подсела к ним и приняла участие в их безобразной попойке. Вышколенная стюардесса очаровательно улыбалась, брала пластиковый стакан, наполненный коньяком, подносила ко рту, не выпивая, после чего незаметно выливала жидкость, возвращала пустую ёмкость, и уходила выполнять свои основные обязанности. Под конец полёта стюардессе вручили два до краёв наполненных стакана с коньяком — один для пилота, другой для штурмана.
Посадка прошла нормально.
Приехав домой, я начал делиться свежими впечатлениями с супругой, на что она ответила: "Я не претендую на то, чтобы отрицать новизну твоих впечатлений для тебя самого, но тем не менее, случай крайне типичный. Все, кто возвращается из-за границы, по-первости дней у себя на родине очень тяжело воспринимают хамство своих соотечественников."
Хамство моих, слава Создателю, уже бывших соотечественников — это не бытовое явление. Это их идеология, это их мироощущение, это их способ жизни. Рассказывать об их хамстве можно было бы бесконечно, но добавление фактов к уже выше изложенным ничего более не даст. Диагноз и так вполне очевиден.
Если я в будущем когда-то и ступлю на землю моей бывшей родины, то только с американским паспортом в кармане, чтобы ты, вонючее хамло и урод, всегда держался со мной настороже. Чтобы ты трижды подумал, прежде чем мне нахамить или нагадить. Чтобы ты, урод, знал, что меня защищает правительство могучей иностранной державы, которая печатает зелёные денежные знаки, любимые тобой навзрыд.
Видит Бог, я предпочёл бы, чтобы ты обращался ко мне достойно, просто потому что это в твоей крови, в твоём достойном воспитании, в твоей гражданской и профессиональной выучке и привычке — будь ты в обличье таможенника, или пограничника, или вокзального служащего, или билетёра в театре, или продавца, или официанта, или просто прохожего на улице. Но ведь ты не умеешь держать себя достойно и относиться к людям уважительно, если ты их не боишься, потому что ты — урод. Тебя обездолили и изуродовали с детства такие же как ты уроды, и теперь ты вымещаешь свою уродскую злобу на всех подряд, и сам уродуешь других людей.
Эстафета уродования душ в твоей стране имеет давнюю традицию и вряд ли окончится скоро. Точнее, она окончится только с твоей смертью и со смертью всех тебе подобных. Я от души желаю тебе скорейшей смерти. Пусть твоя смерть будет быстрой и лёгкой. Ты никогда не был милостив к другим людям, но пусть смерть будет милостива к тебе. Я не желаю тебе зла. Я просто не вижу никакого смысла в твоём червячьем подлом существовании, потому что не вижу в тебе человека. Мне тяжело наблюдать даже из-за океана, как толпы таких как ты двуногих скотов терзают и мучают друг друга, заходясь в приступах хамства и ненависти к ближнему. По этой причине я бы предпочёл, чтобы ты лучше умер. Nothing personal — ничего личного, урод. Умри с миром.
Конечно, есть гораздо более замечательный выход. Если бы ты, урод, мог испытать такое же испепеляющее чувство стыда, какое мне довелось испытывать много раз, за себя и за тебя, если бы этот стыд сжёг твою подлость, твоё скотское отношение к себе и к другим, если бы ты раскаялся и стал нормальным человеком, то — зачем умирать? Жизнь прекрасна! Нормальная, достойная человеческая жизнь. Но ведь ты никогда не устыдишься своего дремучего скотства и не раскаешься. Ты так и останешься двуногой скотиной с изорванной и обезображенной человеческой душой. У тебя никогда не хватит сил починить свою душу. Ты слаб и можешь жить только на потребу своей гниющей плоти, пиная и расталкивая своих соплеменников, которые мешают тебе ублажать себя наилучшим образом. Поэтому лучше умри. Nothing personal — ничего личного, урод. Несчастный урод, не живший по-человечески ни дня. Nothing personal. Умри с миром.
