Мирза Зикерия, в бессильной злобе своей, уговорил теперь Рахимбая — нашего караван-баша, чтобы пригласить меня к обеду и отравить. Об этом сказали мне: Михальский, татарин Трошка, армянин Берхударов и наконец многие русские пленники.
Я не верил, но на другой день действительно явился брат Рахим-бая, Улуг-бай, который теперь пришел с караваном в Орск и пригласил меня к обеду. Я обещал притти. Обед здесь всегда бывает вечером, в сумерки, ибо бухарцы едят только однажды в день и об эту пору прислали за мною опять нарочного. Тут я отказался, сказавшись больным, и посланный упрашивал меня битый час, так что я его насилу выжил. Тем дело кончилось; они догадались, что я узнал о намерении их и стали около меня ухаживать, прислуживать, лицемерить и уверяли меня, что они, как приятели мои, терпят нынче за меня гонение и немилость хана и кушбегия.
Между тем кушбеги не переставал стращать меня и уговаривать оставаться до отправления посла, вероятно того же самого караван-баша Рахим-бая. Прежде всего озаботился я отправлением бумаг Гусейн-Алия. Я сделал тюк, в который уклал также и бумаги эти и уговорил одного надежного татарина взять его под своим именем. Дело в том, что с вывозных товаров пошлины не берут, тюков не осматривают, но меня и Гусейна легко могли задержать и осмотреть тюки наши. Татарин обещал, но захлопотался по базарам деревенским и опоздал; караванные верблюды, мало-помалу навьюченные, все уже были отправлены на сборное место, на Карак (Кара-ата-аулия), верст 150 от пределов бухарских, и я остался только с Гусей-ном, башкирцем своим, двумя кайсаками, Ниджеметдином — беглым татарином, которого я "вывез из Бухары, с лошадьми и двумя верблюдами своими. Тут делать было нечего, медлить некогда; мы ночью связали все вещи свои в тюки и решились отправить их на моем верблюде с татарином и кайсаками, а сами остались для прикрытия отступления своего. Мы выбрали для этого рассвет, когда все были на молитве, но и тут тюки наши повстречались с единомышленником Мирзы Зикерии, и татарин мой отделался, к счастью, уверив его, что это вещи татар, живущих в караван-сарае и просивших моего татарина пособить им в перевозке. Таким образом, отправили мы было благополучно все вещи свои; утром, на другой день, вдруг является мой башкирец, испуганный, бледный, с известием, что верблюдов наших задержали уже по ту сторону Вабкенда.
Я между тем узнал уже от многих, что Мирза Зикерия уговорил кушбегия, чтобы меня убить по пути. Поэтому я сказал кушбегию и другим, что еду с япасским караваном, который вышел дня за два на Троицк; сходил накануне к кушбегию и сказал, что еще не знаю, когда выеду; а между тем собрался уже совсем, разделался с сарай-баном, хозяином, оседлал лошадь и заехал только к Гусейну. К нему пришел и Берхударов звать нас на прощальный завтрак. За час до приезда татарина моего пришел я вдруг к кушбегию и сказал ему, что еду вечером или ночью догонять япасский, троицкий караван; между тем как действительно хотел ехать сей же час к своему орскому каравану. Кушбеги крайне этому изумился; не знал вовсе что сказать, начал уговаривать и стращать, что меня убьют хивинцы или ташкентцы, но я отвечал решительно, что вечером или ночью поеду и что я разбойников не боюсь. Воротившись к Гусейну и нашед там татарина своего с известием о задержании верблюдов моих, схватил я пистолеты, заткнул их за пояс, накинул халат, надел дорожный малахай свой и побежал к кушбегию.
Тут застал я Мирзу Зикерия, и они, как я слышал входя, хотя и не вслушивался вовсе, говорили об мне, об отъезде моем. Я вбежал прямо в комнату. Кушбеги спросил с изумлением: «Опять здесь?» «Поневоле опять, — отвечал я, — потому что вы не выпускаете меня». «Как не выпускаем?» «Послушайте, — сказал я ему, — если вы меня хотите задержать силой, то держите; но дайте мне, как говорил я вам уже и прежде, дайте мне, как водится у порядочных людей, содержание, какое получаю я дома от государя своего, и дайте бумагу, которую я бы мог послать к начальству своему, чтобы там знали, что я остаюсь не добровольно; я говорил вам уже не раз, что заехал сюда по крайности, не имея на то никакого позволения, и что должен торопиться домой, не теряя времени; я никогда не ожидал такого приема, ибо жил и взрос на земле, где едва ли поверят, если стану рассказывать, как обошлось со мною бухарское правительство, правительство, коего подданные пользуются в отечестве моем свободою и всеми правами человечества, между тем как у вас здесь и одному человеку нельзя показаться, не подвергаясь всем мелочным придиркам и притеснениям, о коих у нас не имеют даже и понятия, но я объявляю вам еще раз, решительно, что я не останусь, хоть умру, и что каждому, кто вздумает задержать меня дорогою или хотя спросить, куда еду, ибо я уже объявлял это вам и сотне других, которые непрестанно о том мне докучали, итак каждому, кто меня затронет на пути, у меня ответ готов вот какой», — а сам откинул полу халата и указал на пистолеты.
