Закрыв за собой дверь кабинета УЗИ, стою на месте, привыкая к полумраку.
– Вот полотенце, – слышу мужской голос откуда-то сбоку и вижу вытянутую из темноты руку с одноразовым полотенцем размером чуть больше носового платка.
– Спустите слегка брюки, расстегните рубашку, ложитесь на кушетку, – слышу команду и чувствую себя новобранцем на призывном пункте. «А может, это вообще военный госпиталь, поэтому с дисциплиной тут – как в армии?» – задаю себе вопрос и подхожу к кушетке.
Положив одноразовую салфетку (которую мужской голос почему то назвал полотенцем), начинаю её двигать, пытаясь сообразить под какое место её лучше приспособить. Под ягодицы, поясницу или спину.
– Чего Вы её туда-сюда двигаете? Я же русским языком сказал: брюки спустить, рубашку расстегнуть, а не снять! Значит, куда нужно положить полотенце? – по-военному чётко ставит вопрос доктор.
– Извините, но это для меня крайне сложная задача. Куда ни положи, всё равно не хватит, это же не простынь одноразовая, и даже не полотенце, это салфетка, – отвечаю я с сарказмом. Можно дать хотя бы две салфетки.
В монотонном, как пулемётная очередь, ответе я услышал: медицину, к чёрту, развалили, штат врачей и медсестёр сократили, всё поурезали, зарплата мизерная. Тут он взял короткую паузу, потом продолжил:
– Какой дурак будет работать за такую зарплату? А вас, видите ли, салфетка не устраивает.
У меня не было ответа. Я не знал, за какую зарплату будет работать дурак. Я не работал в правительстве, не был министром здравоохранения – в общем, от меня никак не зависела его зарплата. Я был обычным больным, который пришёл сделать УЗИ и попросил вместо одной салфетки две, в надежде и даже уверенности, что это никак не отразится на бюджете больницы в частности и здравоохранения в целом.
Я лег на кушетку, прикрыв глаза, расстегнув рубашку и вытянув руки вдоль тела.
– Молчите? Нечего ответить? – лицо врача, подсвеченное светом экрана монитора, отчего оно было матово-бледным, зависло надо мной. – То-то же, – констатировал он моё молчание. Затем, взяв мою правую руку, потом – левую, положил, скрестив их у меня на груди. «Намёк, что ли, или угроза», – подумал я, глядя на свои скрещенные, как у покойника, руки, и замолчал, не решаясь продолжать дискуссию.
Забыв об экономии, док выдавил мне на живот столько геля, что его хватило бы, чтобы намазать меня всего, с ног до головы.
С удовольствием, словно размазывая масло по куску хлеба, для того чтобы затем покрыть его толстым слоем икры, он водил какой-то штуковиной, тщательно разгоняя гель от груди до пояса и ниже.
Наши взгляды встретились. «Салфетки, говоришь, маленькие», – усмехались его глаза.
– Сделайте вдох, задержите дыхание, не дышите. Давно кушали?
– Да часа три назад, слегка позавтракал.
Его рука остановилась:
– Вот объясните, как я теперь должен работать, что я там увижу? Зачем завтракали-то? – сыпались вопросы вперемежку с претензиями.
– Ну, привычка такая – завтракать утром, а что? Откуда я мог знать, что у меня опять случится приступ и мне нужно будет ехать к Вам? Я вчера был у терапевта, она ничего про можно или нельзя завтракать не сказала.
– А сами не могли догадаться? – спросил врач, скорее просто из желания не изменять привычке самому ставить точку в разговоре. – Вставайте, одевайтесь.
Медленно встаю с кушетки, брюки окончательно сваливаются с меня, рубаха нараспашку. Стою словно майский жук, с лёту вляпавшийся в варенье. Гель повсюду. Казалось, он пропитал всё. От пояса брюк, которые я пытался натянуть на себя, до рубашки на груди. Зато рубашка на спине совершенно сухая, ни пятнышка геля. И тут я понимаю, почему док сказал не снимать рубаху, а только расстегнуть её спереди. Чёрт возьми, как тонко и рационально рассчитано. Лёг в рубашке, расстегнул, и всё! Роль простыни играет твоя собственная рубашка. Ай да экономисты, ай да молодцы. Это же сколько можно салфеток сэкономить?
– Извините, а где мне взять салфетку гель удалить? Он слегка подсох уже, но всё равно, знаете, как-то некомфортно, – набрался я наглости задать вопрос.
– Берите полотенце, на котором лежали, им и вытирайте, – слышу ответ.
