И вот курьер скучным голосом уже в который раз повторяет, словно заученную молитву:
— Он говорит, это вопрос жизни и смерти.
— Примешь его, Мегрэ?
Для таких разговоров отведен маленький кабинетик рядом с инспекторской.
— Садитесь. Сигарету?
Обычно мы угадываем профессию и социальное положение посетителя прежде, чем он сам их назовет.
— Я к вам пришел по очень щекотливому и сугубо личному делу.
Банковский кассир или страховой агент, человек, живущий спокойной, размеренной жизнью.
— Ваша дочь?
Речь пойдет либо о его сыне, либо о дочери, либо о жене. И мы чуть ли не дословно знаем наперед историю, которую он сейчас выложит. Нет. На этот раз он говорит не о сыне, запустившем руку в хозяйскую кассу. Не о жене, сбежавшей с молодым человеком.
Но о дочери: девушка получила отменное воспитание, никогда не давала родителям повода к недовольству. Нигде не бывала, время проводила дома, помогала матери по хозяйству.
Подруги у нее тоже девушки серьезные. Почти никогда она не выходила из дому одна.
И вдруг исчезла, забрав кое-что из своих вещей.
Ну что на это ответишь? Что каждый месяц в Париже исчезает примерно шестьсот человек, а найти удается только четыреста?
— Ваша дочь красива?
Он принес несколько фотографий, уверенный, что это поможет розыску. Если дочь красива — тем хуже, меньше надежд на удачу. Если же она, напротив, дурнушка, то, по всей вероятности, вернется через несколько дней или недель.
— Можете на нас рассчитывать. Мы примем меры.
— Когда?
— Сейчас же.
Он станет звонить нам каждый день, по два раза, а нам нечего будет сообщить ему, разве только что мы еще не успели заняться этой девицей.
После недолгого расследования мы обычно узнаем, что некий молодой человек, живший в том же доме, или продавец из соседней бакалейной лавки, или братец одной из подруг исчез в тот же день, что и она.
Нельзя же прочесать Париж и всю Францию в поисках девушки, сбежавшей из дома, а поэтому ее фотография через неделю добавится к тем, которые мы размножаем и рассылаем в комиссариаты, различные полицейские службы и на границы.
Одиннадцать часов вечера. Телефонный звонок из дежурного пункта, расположенного напротив, в здании муниципальной полиции, — туда передаются все срочные телефонные вызовы, и каждый из них регистрируется на световом табло, занимающем целую стену.
В участок Пон-де-Фландр только что сообщили об убийстве в баре на улице Криме.
Это на другом конце Парижа. Теперь в распоряжении уголовной полиции есть несколько машин, но в прежние времена приходилось брать извозчика, а потом такси, расходы на которые не всегда оплачивались.
Бар на углу еще открыт, одно из окон разбито, какие-то тени осторожно жмутся в стороне — жители этого района предпочитают держаться подальше от полиции.
Полицейские в форме уже здесь, «скорая помощь» тоже.
На заплеванном полу, посыпанном опилками, лежит скорчившись человек, он держится за грудь, и сквозь его пальцы ручьем льется кровь, собираясь в лужицу.
— Умер!
Рядом с мертвецом на полу чемоданчик, раскрывшийся, когда убитый, падая, выронил его; из чемоданчика высыпались порнографические открытки.
Хозяин бара встревожен и пытается убедить нас, что он здесь ни при чем:
— Все было тихо-мирно, как всегда. У нас тут скандалов не бывает.
— Вы его раньше видели?
— Нет.
Этого следовало ожидать. Судя по всему, хозяин отлично знает убитого, но будет упорно твердить, что впервые увидел его сегодня.
— Что произошло?
Убитый — человек неприметной наружности, среднего возраста, вернее, вообще без возраста. Одет в старый, заношенный костюм, воротник рубашки черный от грязи.
Бесполезно разыскивать его семью или квартиру. По всей вероятности, он ютился в третьеразрядных номерах, неделю в одном месте, неделю в другом, а товаром своим торговал в районе Тюильри и Пале-Рояля.
— В баре было три или четыре посетителя…
Где они — спрашивать тоже бесполезно. Их и след простыл, в свидетели не позовешь.
— Вы их знаете?
— Можно сказать, нет. Только по виду…
Черт возьми! Все эти ответы заранее известны.
— Потом вошел какой-то незнакомый человек и уселся как раз напротив него, за другим концом стойки.
