В тот день так и не прояснело. Деревья стояли, будто на ходу увязли в тумане, а мы врубались в него напролом. Потом опять тихо повалил снег, все окончательно стер, и нам остался чистый белый лист пространства. Только позвякивали колокольцы, звук тек невесть откуда. Вдруг, словно захлебнувшись последним треньканьем, они смолкали, но, поднатужась, снова всем скопом на нас изливались. Казалось, слева стоит звонница; но вот вычертился забор, страшно высокий, и мы очутились в длинной аллее. Звяканье, уже не обрываясь, словно гроздьями повисало на деревьях справа и слева. Потом мы свернули, во что-то уперлись, что-то обогнули справа и стали.
Георг совсем забыл, что дома уже нет, и для нас для всех он явственно существовал в ту минуту. Мы поднялись по ступенькам старой террасы и подивились полной тьме. Вдруг слева, под нами, распахнулась дверь, кто-то крикнул: «Сюда!» — и взмахнул тусклым фонарем. Отец засмеялся: «А мы тут бродим как привиденья!» — и свел нас вниз по ступенькам.
— Но дом только что был, — говорила maman, не сразу свыкаясь с жаркой, смеющейся Верой Шулин, выбежавшей нам навстречу. Вера тащила нас за собою, и о доме следовало забыть. Мы раскутались в тесной прихожей и сразу вошли в тепло, под блеск ламп.
Эти Шулины были стойкой породой самостоятельных женщин. Не помню, имелись ли в семье сыновья. Помню только трех сестер. Старшая вышла замуж за маркиза в Неаполе и тогда уже постепенно с ним разводилась, претерпевая ряд судебных процессов. Потом была Зое, о которой говорили, что она все на свете знает. И наконец — Вера, эта жаркая Вера. Бог весть, что потом с нею сталось. Графиня-мать, из Нарышкиных, была как бы четвертой сестрой и в каком-то смысле младшей. Она ровно ничего не знала и обо всем справлялась у дочек. Добрейший граф Шулин был, казалось, женат на всех этих женщинах сразу и то и дело их целовал.
Сейчас он громко смеялся и здоровался с нами. Меня подводили к дамам, трепали по щеке, расспрашивали. Я же твердо замыслил, едва это кончится, как-нибудь удрать и поискать дом. Я был уверен, что сегодня он тут. Выбраться из комнаты не составляло труда; я прокрался за юбками, как собачонка, а дверь в прихожую еще стояла приотворенная. Но наружная дверь не поддавалась. Второпях я не мог одолеть сопротивление замков и цепочек. Вдруг дверь уступила, но с грохотом, и не успел я выскочить, меня втянули обратно.
— Стой. Не уйдешь! — весело кричала Вера Шулин. Она склонялась надо мной, и я решил ни за что не открываться этой хохочущей жаркой особе. Я молчал, и она подумала, что я бросился к двери по естественной нужде. Она схватила меня за руку и, доверительно и высокомерно, уже тащила куда-то. Интимное недоразумение это вконец меня расстроило. Я вырвался и гневно глянул на нее.
— Я хочу посмотреть на дом, — сказал я гордо. Она не понимала. — Большой дом… там, на ступеньках.
— Глупышка, — сказала она, притягивая мою руку. — Дома больше нет.
Я упрямо твердил свое.
— Давай как-нибудь днем туда пойдем, — предложила она примирительно. — Сейчас там не пробраться. Всюду ямы и вдобавок папины рыбные садки, чтоб не замерзали. Еще угодишь туда и рыбой станешь.
И она меня втащила в ярко освещенную комнату. Там все сидели и разговаривали, я переводил глаза с одного на другого. «Ясно, они туда ходят, только когда его нет на месте, — думал я презрительно, — вот жили б тут мы с maman, уж он бы всегда на месте был». Maman смотрела рассеянно на всех, занятых разговором. Она, конечно, тоже думала про дом.
Зое уселась рядом и стала мне задавать вопросы. У нее были размеренные черты, время от времени вспыхивавшие острой догадкой, будто она непрестанно постигала что-то. Отец сидел, чуть склоняясь вправо, и слушал смеющуюся маркизу. Граф Шулин стоял между женой и maman и что-то рассказывал. Вдруг графиня перебила его на полуслове.
— Нет, детка, тебе кажется, — добродушно возразил граф, но у него у самого сразу вытянулось лицо. Графиню, однако, не так-то просто было отвлечь от того, что ей якобы показалось. Лицо у нее сделалось напряженное, как у человека, который боится, что ему вот-вот помешают. Мягкие руки в кольцах от чего-то отмахивались, защищаясь. Кто-то сказал: «Тсс!» — и настала мертвая тишина.
