Запертая комната - страница 64

За кухонной дверью на крючке висело кольцо с двумя ключами.

– От чердака, – сказал Колльберг, показывая на них.

Гюнвальд Ларссон подошел, снял кольцо с крючка, осмотрел ключи и добавил:

– Или от подвала. Давай проверим.

К чердаку ключи не подошли. Тогда они спустились на лифте до первого этажа и протопали по лестнице в подвал.

Большой ключ подошел к патентованному замку огнеупорной двери, за которой начинался короткий проход с двумя дверьми по сторонам. Открыв правую, они увидели выход шахты мусоропровода и подвешенный на каркасной тележке большой мешок из желтого пластика. Около стены – еще три тележки; два мешка – пустые, третий до краев наполнен мусором. В одном углу стоял совок и веник.

Дверь напротив была заперта; за ней, судя по надписи, помещалась домовая прачечная.

Проход упирался в длинный поперечный коридор, разделявший два ряда нумерованных дверей с висячими замками всех родов.

Колльберг и Гюнвальд Ларссон довольно скоро нашли замок, к которому подходил меньший ключ.

В чулане Мауритсона хранилось только два предмета – старый пылесос без шланга и большой чемодан. Гюнвальд Ларссон заглянул внутрь пылесоса.

– Пусто, – сообщил он.

– Зато здесь не пусто, смотри, – ответил Колльберг, который в это время расковырял замочек чемодана.

Он поднял крышку, и Гюнвальд Ларссон увидел четырнадцать больших бутылок пятидесятиградусной польской водки, четыре кассетных магнитофона, электрический фен и шесть электробритв в заводской упаковке.

– Контрабанда, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Или же скупка краденого.

– А по-моему, вознаграждение за наркотики, – возразил Колльберг. – Конечно, не худо бы конфисковать водку, но лучше оставить все, как было.

Он запер чемодан, и они вышли в коридор.

– Что ж, не совсем зря трудились, – подвел итог Колльберг. – Правда, Бульдозера порадовать нечем. Осталось только повесить ключи на место, и можно сматываться. Здесь больше делать нечего.

– Осторожный жук этот Мауритсон, – отозвался Гюнвальд Ларссон. – Может быть, у него есть еще квартиры…

Не договорив, он указал кивком на дверь в конце коридора. На двери красной краской было выведено: БОМБОУБЕЖИЩЕ.

– Поглядим, если открыто, – преложил Гюнвальд Ларссон. – Заодно уж…

Дверь была открыта. Бомбоубежище явно служило велосипедным гаражом и складом для всякого хлама. Они увидели несколько велосипедов, разобранный мопед, две детские коляски, финские сани и старомодные санки с рулем. У стены – верстак, под ним на полу – пустые оконные рамы. Слева от двери – лом, две метлы, лопата для снега и два заступа.

– Мне всегда не по себе в таких помещениях, – произнес Колльберг. – В войну, когда устраивали учебные тревоги, я все представлял себе, что будет, если в самом деле разбомбят дом и бомбоубежище завалит. Кошмар…

Он обвел глазами закуток. В углу за верстаком стоял старый деревянный ларь с полустершейся надписью ПЕСОК. На крышке ларя поблескивало цинковое ведро.

– Гляди-ка, – сказал Колльберг, – ларь с песком, еще с войны стоит.

Он подошел, снял ведро и поднял крышку.

– Даже песок остался.

– Слава Богу, не понадобился, – заметил Гюнвальд Ларссон. – Во всяком случае, не для борьбы с зажигательными бомбами. А это что у тебя?

Он смотрел на предмет, который Колльберг только что извлек из недр ящика и положил на верстак.

Зеленая американская брезентовая сумка армейского образца.

Колльберг открыл сумку и выложил на верстак содержимое.

Скомканная голубая рубашка.

Светлый парик.

Синяя джинсовая шляпа с широкими полями.

Темные очки.

И пистолет – «лама автомат» сорок пятого калибра.

В тот летний день три года назад, когда молодую женщину по имени Монита сфотографировали на пристани у Мёйя в шхерах под Стокгольмом, она еще не была знакома с Филипом Трезором Мауритсоном.

Это было последнее лето ее шестилетнего брака с Петером: осенью он познакомился с другой женщиной и сразу после рождества оставил Мониту с пятилетней дочерью Моной. Идя навстречу его желанию, она подала в суд заявление о срочном разводе по причине измены – он спешил расписаться с новой женой, которая была уже на пятом месяце, когда ему оформили развод. Моните осталась двухкомнатная квартира в Хёкарэнгене, и Петер вовсе не претендовал на ребенка. Он отказался даже от права регулярно общаться с дочерью; вскоре выяснилось, что он устранился и от обязанности платить алименты.