Я разволновался и теперь уже никак не мог успокоиться.
— Постой, дед, не шуми, — сказал слепой. — Неужто тебе хоть на старости лет на жизнь-то поглядеть не хочется?.. Да ты не садись, пошли.
— Не пойду я! Куды я пойду? Ничаво мне не нужно…
— Ну и дурак.
Мы оба умолкли. Каждый думал о своем.
— Глупый ты, дед, — сказал слепой, подождав, пока я отдышусь. — Чего ты заладил? Хуже лагерей не будет.
Я встал, и мы двинулись дальше.
— Все одно, не сейчас, так потом, а я вернусь, — убежденно сказал я.
— Ты, дед, не торопись. Мы, может, еще все сюда вернемся.
— Это как же? — спросил я.
— А вот так. Только мы не печки топить вернемся. И не баланду носить. Мы вернемся писарей ловить. Ты на меня не смотри, что я такой, — сказал вдруг слепой, уставившись в небо. — Я хоть такой, да всех помню. И другие помнют. Мы их всех, гадов, разыщем, выловим их, сук, всех до одного! И за мошонки повесим.
— Кого это? — не понял я.
— Писарей! Тебя, дед, я смотрю, еще учить надо… Ты вот сам своими шариками сообрази. Положим, ты оттянул червонец — по какому такому закону? Кто его, этот закон, выдумал? Кто тебе срок намотал? На горбу на твоем кто десять лет катался? Может, бригадир? Или надзиратели?.. Не-ет, и они, конечно, виноваты, и еще много виноватых, да не в них главная суть. А вот те, кто пишут, — вот от них все зло. Это они все! Их и не слыхать, по конторам сидят, суки. Сидят и пишут… На чужом члене в рай хотят въехать! Пишут, гады, а народ мучается.
Помолчали.
Я не стал ему перечить.
"Эх, ты! — хотел я ему сказать. — Уж молчал бы… Кому, кому, да не нам с тобою кулаками размахивать.
Разбираться, кто прав, кто виноват… Наше дело такое — помалкивай!"
Я поглядел по сторонам. Нехорошо мне было, не по себе. Где-то внутри мутило, голова налилась свинцом. До станции было далеко. Кругом кустарник, чернолесье, дорога, да лужи болот, да желтая трава. Да еще низкие облака над лесом. Русь наша, матушка…
Я споткнулся и вдруг сел на землю.
Слепой остановился. Потеряв мою руку, он растерянно тыкал палкой перед собой. Мешок висел у него за плечами.
— Ты, але… — сказал он, беспокоясь. — Где ты, дед? Что с тобой? Вставай, ты… вставай… как тебя звать-то?
— Я без имени, — бормотал я. — Без имени я…
1962 г.
Частная и общественная жизнь начальника станции
1
Пассажир, приехавший на попутной машине, сунул деньги шоферу и потащил к крыльцу свой чемодан, изогнувшись и оттянув свободную руку для противовеса — так несут полное ведро. Шофер смотрел ему вслед с некоторым скептицизмом. Солнце било в затылок пассажиру, тень от чемодана вползла на ступеньки; через минуту он ввалился в полутемный зал ожидания.
Он слегка запыхался. Глаза его отыскали круглый циферблат — единственное украшение голых и ободранных стен; и некоторое время он созерцал эту загадочную планету с выражением полного недоумения; затем подбежал к окошечку кассы.
— Вы что? — был ответ. — Не видите, что ли?
Пассажир возразил:
— Но ведь они стоят!
В кассе повозились, но ничего не ответили; похоже было, что там поворачиваются в постели, как бы устраиваясь сызнова на покой. Пассажир растерянно оглядывался: в зале было сумрачно, вдоль стен стояли пустые скамьи; только на одной скамейке в углу спал ничком, свесив руку до полу, старый человек в рваном ватнике, валенках и красных галошах. Галоши эти в особенности казались непонятными, необъяснимыми — в сером сумраке они багровели, как символ, ожидающий разгадки. Пассажир перевел глаза на расписание поездов, оно было как все расписания — ни уму, ни сердцу. Мельком взглянул он на доску объявлений: доска была истыкана кнопками, заляпана хлебным мякишем; висели клочки бумаги, обрывки плакатов, и поверх всего красовался лозунг: "Остерегайтесь воров". Он посмотрел в окно и увидел кузов грузовика, а в нем знакомый груз — большой круглый предмет. И все время, пока он стоял и озирался, в мозгу у него словно стучали часы — это в пустом и мертвом зале ожидания билось живое сердце пассажира.
Он решился нарушить молчание:
— Скажите, пожалуйста… Поезд идет по расписанию? Скрипучий голос проворчал:
— По расписанию, по расписанию.
