Но при передаче человеческого поголовья, всей этой рабсилы, как она именовалась в бумагах, при передаче от одного символического владельца другому нужно было, чтобы лагпункт не перепоручил конвою ни одного лишнего человека, а конвой — чтобы не недополучил ни одного недостающего; строго говоря, никого не интересовала сохранность общей цифры самой по себе, а важно было, чтобы никто ни за что не отвечал, но этого взаимного недоверия было достаточно, чтобы обеспечить должную бдительность и тем самым соблюсти интересы высшего и незримого государства.
Ровно столько, сколько убыло по одной графе, ровно столько же должно было прибыть по другой. Ибо каждый из тех, кто только что был выпущен за ворота, кто вышел оттуда, как на казнь, понурив голову, стараясь как можно длиннее растянуть остаток времени до начала работы, как можно меньше торопиться, кому сейчас, совсем как Корзубый своему дохлому коню, кричали то "стой", то "пошел", то снова "стой", каждый из них был не просто рабочим, одним из неизвестных тысяч и тысяч строителей пирамид, а числился в бумажных ведомостях, числился, как будто подлинной жизнью было это мистическое существование в качестве палочки или цифры, а земная убогая жизнь — лишь зыбким его отражением. Числился, то есть состоял на учете в списках, сводках и картотеках, на фанерке у бригадира, на доске нарядчика, на бирке, приколоченной к нарам; числился в столовой, где он состоял на "довольствии", в формуляре у начальника спецчасти, в деле у оперативного уполномоченного, и дальше, и выше — в спецотделе управления, в архивах тюрем, пересылок, в Главном Управлении Лесных Лагерей и в Управлении Всех Лагерей. И в совсем уже нереальном Министерстве, в заоблачных далях, которые даже не в силах представить себе обыкновенное человеческое воображение, не в силах постигнуть обыкновенный ум, — в катакомбах секретных картотек среди миллионов других имен значилось и его безымянное имя. И все эти дощечки, формуляры, учетные карточки и пухлые, как телефонные книги, следственные дела — они-то и были подлинные цепочки, цепи и цепищи, которыми невольники были нерушимо прикованы к лагерю, то есть, в сущности, друг к другу, — они, а не колючая проволока, пулеметы и автоматы. И если бы даже пожар спалил деревянный частокол вокруг бараков в этой стране Лимонии, если бы часовой-попка уснул со скуки и свалился с вышки вниз головой, а великий начальник повесился в белой горячке в собственном кабинете, — то и тогда Твердыня Учета красовалась бы и стояла неколебимо, как Россия: ее не в силах было сокрушить ничто и никогда — ни ныне, ни присно, ни во веки веков.
Конь, терпеливо стоявший, стараясь не задремать, не уронить головы, пока окончится развод, не подозревал, что и сам состоит на учете вместе со своим хозяином, со стойлом и хомутом, со всем миром своих дум, с памятью о прошлом и черной дырой будущего; что за него уже расписались и даже новое имя присвоено ему. Этой клички он никогда не узнал — не узнаем и мы, — потому что к нему, как ко всем этим людям, никто никогда не обращался по имени. Утро медленно занималось, светлело небо, новички, опустив головы, тянулись гуськом, глядя в хвост один другому; впереди покачивающихся мерно лошадиных крупов шагали два солдата-азербайджанца, глаза их, сверкающие, как антрацит, равнодушно озирали унылую окрестность и казались неуместными здесь, в этой лишенной красок и звуков стране; они шагали, скучающие охотники, по снежной дороге, механически сжимая свои автоматы, дула которых опустились книзу, а еще впереди, шагах в двадцати, покачивались плечи и спины последней четверки заключенных.
В хвосте лошадиной процессии, шествовавшей вслед за людьми, кивая короткой головой, послушно семенил мохнатый монгольский конек, присмиревший от впечатлений. И самым последним, крупно ступая расплющенными копытами, с окоченевшим Корзубым на спине медленно шел белый конь.
Загон, устроенный перед входом в рабочее оцепление, был забит людьми до отказа. Ждали, когда охрана разойдется по вышкам. Конюхи спешились, их дело было довести коней до оцепления и передать возчикам, в загон же им не разрешалось входить, чтобы не путать счет. Наконец стали впускать в оцепление: первыми пошли возчики, за ними двинулись кони.
