— Я думаю, что вы не правы, набиевых единицы. Так вот, несмотря на этих набиевых, дело прекрасно идет, и рано или поздно они сами отсеются.
— А, рано или поздно? — сказал Алтай. — Вы сами сказали то, что я думаю о вас. И я скажу вам это, хоть мне, возможно, и придется потом уйти на другую работу. Вы, Энвер Меджидович, хороший специалист, и в вас есть то, что называется талантом руководителя. Но что-то, я не знаю, как называется это «что-то», вы невозвратимо потеряли, вы не мудрый человек, вы еще не почувствовали то, что нам очень мало отпущено, каких-то семьдесят-восемьдесят лет, и вы, забыв об этом, все откладываете, как будто вам дано бессмертие, вы ничего так и не успеете, вы стали просто практически равнодушным человеком. «Рано или поздно уйдет Набиев, зачем с ним связываться да зачем его трогать». И вообще очень приятна репутация хорошего человека, который никого не увольняет.
— Вас-то я, возможно, еще уволю.
— Не сомневаюсь, таких, как я, как раз и легко уволить, только намекните, и я тут же подам заявление об уходе, а Набиева вы не заставите этого сделать. Тут же заявление в ЦК, копия в Кремль, еще одна копия в ООН. И не снимут — дипломированный специалист, развратом не занимается, в карты не играет, а то, что дурак... а как это докажешь? Вот и переведут этого Набиева куда-нибудь в Министерство культуры, или кинематографии, или в Управление геологии, там его дурость все равно заметна будет, но пользоваться логарифмической линейкой там уметь не нужно. А я ведь вас помню другим, я помню это время! Неравнодушным. И раньше у меня к вам было соответствующее отношение...
— Скажите, Алтай, вы нормальный?
— Бог его знает, — сказал Алтай. — И кто знает, что такое истинно нормальный?
— Вот письмо, — сказал Энвер, доставая из ящика стола сложенный вдвое лист бумаги. — Жалуются на вас, пишут, что вы оскорбляете публично председателя вашего жилищного кооператива, жуликом его называете.
— Так он же жулик, — сказал Алтай. — Потрясающий жулик, и все знают, что он жулик, но молчат.
— Может быть, все молчат, потому что еще не доказано, что он жулик. Лучше доказать, что он жулик, чем так его называть. А он ставит вопрос о вашем исключении из кооператива.
— Ничего у него не получится, — сказал Алтай. — А то, что он жулик, я ему докажу... Что с вами, Энвер Меджидович? Что с вами?!
«Сейчас пройдет, сейчас пройдет», — уговаривал себя Энвер, но пронзительная, затемняющая разум боль в позвоночнике не проходила.
Энвер с трудом мотнул головой:
— Ничего.
— Но, Энвер Меджидович...
— Идите, потом поговорим.
Алтай попятился, попытался задержаться в дверях, но Энвер махнул ему рукой: «Уходите!»
Он позвонил и сказал секретарше, что он на час уезжает и чтобы она вызвала машину. Он шел по коридору и знал, что увидевшие выражение его лица встречные оглядываются ему вслед. «Абсолютно не умеешь владеть собой», — ругал он себя, а боль между тем не проходила.
В коридоре поликлиники царила спокойно-умиротворяющая атмосфера. Солнечный свет лился из широких окон и фильтровался через ярко-зеленые ветки пальм, расставленных в кадках вдоль всего коридора. Он назвал свою фамилию миловидной девушке в окне регистратуры.
— А номер карточки вы не помните?
— Нет, — сказал Энвер, — я у вас редко бываю.
— Вы владелец карточки или член семьи?
— Владелец, — сказал Энвер.
Она быстро отыскала карточку.
— Вам в какой кабинет?
— К терапевту, — сказал Энвер.
— Пожалуйста, пройдите в кабинет, карточку я пошлю с сестрой. Но доктора Гасанова сегодня нет, у него выходной.
— А я не спрашивал доктора Гасанова, — удивился Энвер. — Мне просто к терапевту.
— Простите, — сказала сестра, — я ошиблась, его другие спрашивали.
Врач не заметил, когда он вошел в кабинет. Это был полный человек в белом полурасстегнутом халате. Абсолютно голый блестящий череп, очки в массивной черной оправе и впадинка на тщательно выбритом квадратном подбородке придавали ему сходство с классическим типом доктора Айболита. Трубка телефона утопала в его огромной кисти.
— Я ему говорю, слушай, для чего мне эти курсы, я на этих курсах повышения квалификации три раза уже был, в 56-м, в 61-м, 65-м, я уже сам могу преподавать на этих курсах. Для чего мне это нужно, с мальчишками сидеть там? А он мне говорит: «Я тебя прошу, ради меня сделай это, иди». Ну раз главврач так просит, разве можно отказать. Согласился. — Он раскатисто расхохотался в ответ на что-то сказанное собеседником и тут увидел Энвера… — Извини, пожалуйста, — сказал он в трубку, — я тебе потом позвоню, пришли тут ко мне.
